Житийная литература руси. Житийная литература как исторический источник
![Житийная литература руси. Житийная литература как исторический источник](/uploads/5e05f58e192a4cc6b6945c759a815cb2.jpg)
Читайте также
Древнерусская житийная литература была одним из важнейших средств религиозного воспитания. В житиях рисовался нравственный идеал человека, победившего земные страсти и следующего христианским заповедям.
Каждое древнерусское житие самобытно, оригинально и имеет своего героя.
Большое место в древнерусской литературе занимали ЖИТИЯ СВЯТЫХ. Они были средством внедрения христианской морали и свойственному христианству мировоззрения. Кроме того, в них была народная фантазия, разнообразные исторические, бытовые и географические сведения, что интересно читателю.
В течение многих веков образцом для житийной литературы типа биографий оставалось «Житие Феодосия Печерского» написанное монахом Киево-Печерского монастыря Нестором в 80-е гг. ХI века, сюжетно и динамично. В нем много бытовых монастырских и мирских деталей, хотя описание быта сдержанно.
Феодосий, в прошлом смиренный отрок, убегающий со странниками из дома для того, чтобы служить богу. Позже Феодосий все же умудряется покинуть свою мать, добраться до Киева и придти к «святости» Антония Великого – отшельника, признаваемого церковью основоположником монашества. Впоследствии Феодосий становится хозяином монастыря, влияет на политическую жизнь страны, все его почитают за святость и праведность.
Появление оригинальной житийной литературы связано с борьбой Руси за церковную самостоятельность. Поэтому в древнерусской житийной литературе имеются публицистические, политические и исторические элементы.
Разновидностью житийных произведений стали КНЯЖЕСКИЕ ЖИТИЯ. Одно из них – «Сказание о Борисе и Глебе». Это произведение существенно отличается от характерных для древнерусских житий тем, что основная его тема – не страдания и мученичество за веру, а княжеская усобица, когда брат может убить брата, может овладеть его «непраздъну сущю» женой, когда брат может мстить брату и проливать родную кровь.
По форме «Сказание о Борисе и Глебе» напоминает историческую повесть. В нем имеются реальные факты истории, имена, лица, события. В нем упоминается о крещении Руси, о набегах печенегов. Героями «Сказания о Борисе и Глебе» являются русские князья: Владимир, Борис, Глеб, Святополк Окаянный, Ярослав.
Образцом житийной литературы можно считать произведение первой половины ХIII века – «Житие Авраамия Смоленского», написанное его учеником Ефремом. Оно имеет традиционное для жития вступление – обращение автора к богу, подчеркнутую автором собственную греховность. Герой этого жития обладал всеми положительными качествами и был из очень порядочной семьи. Он был начитанным и образованным, обладал ораторским искусством, писал иконы. Он был популярен в Смоленске, что вызвало зависть у духовенства и Авраамия изгнали из города. Когда в городе случилась засуха, о нем вспомнили. Авраамий молитвой сотворил чудо: прошел дождь. Авраамия поставили игуменом в монастыре, где он и дожил до своего конца, пребывая в подвижничестве, молитвах, терпении, смирении, милостыни и любви.
Замечательным памятником древнерусской литературы является «Житие Александра Невского» ХIII века.
Это произведение сочетает в себе элементы воинской повести и жития. Это произведение одновременно княжеская биография и новый тип церковного жития – ЖИТИЯ СВЯТОГО ПОЛКОВОДЦА. Автор прославляет военные и политические успеха князя, подчеркивает, что «это был и воин, и святой, защитник земли от «иноверных» - шведов, немцев, литовцев, чуди». Главными эпизодами жития являются Невская битва, разорение Копорья, освобождение Пскова, Ледовое побоище. Главный герой – прекрасный воин, который «побеждая, а не победим».
Русская житийная литература ХIV – ХV веков унаследовала от древнерусской ее публицистичность. Так, в основе новгородского памятника – «Повести о житии Михаила Клопского» лежат местные предания о юродивом Михаиле. Но это не столько житие, сколько одно из ярких проявлений идеологической борьбы конца 70-х гг. ХV века.
В ХVI веке агиографическое повествование претерпевает изменения за счет появления конкретных бытовых зарисовок, использования фольклорного материала. Увеличивается их занимательность и демократичность. Показательна «Повесть о Петре и Февронии», определенная автором как «Повесть от жития святых…», написанная Ермолаем-Еразмом по предложению митрополита Макария. «Повесть» хотя и получила распространение как житие, была настолько поэтична, что в сборник «душеполезной» житийной литературы – «Великие Четьи-Минеи» митрополит Макарий ее не включил, так как автор – «хорошо образованный церковный писатель, перед которым была поставлена цель дать жизнеописание святых, создал произведение, по существу ничего не имеющего общего с житийным жанром».
Дальнейшее развитие житийной литературы соответствовало общей эволюции средневековой русской литературы. Более ясно проявляются взгляды писателя. В целом русская литература ХVII века была переходным этапом к культуре нового времени.
Житие – довольно устойчивый жанр, но и оно в ХVII веке приобрело светское, демократическое направление, превращаясь постепенно в БИОГРАФИЧЕСКУЮ ПОВЕСТЬ. Наиболее показательна в этом плане «Повесть об Ульянии Осорьиной», реально существовавшей Муромской помещицы ХVI века, с ХVII века почитаемой святой города Мурома, написанная сыном Ульянии.
«Повесть об Ульянии Осорьиной» сочетала в себе черты повествовательной бытовой повести и жития. Особенность этого произведения в том, что это первая в русской литературе биография женщины-дворянки.
Традиционные формы жития были разрушены идеологом старообрядчества протопопом Аввакумом, который стал основоположником нового жанра в русской литературе – АВТОБИОГРАФИИ ИСПОВЕДИ. «Житие» Аввакума, написанное в период 1672-1673 г.г. в пустозерской тюрьме, освящена идейной борьбой, которой нет в народных житиях ХVII века.
Жанр жития имел свое продолжение и в ХIХ веке. Например, в творчестве Н.С.Лескова: в его «Очарованном страннике» имеются житийные мотивы. Житие продолжало жить и в церковной литературе. Несмотря на то, что жития носят несколько назидательный характер, они до сих пор представляют собой увлекательное и занимательное чтение.
Важным средством религиозно-нравственного воспитания была агиографическая литература—житийная, посвященная жизнеописаниям святых.
В занимательной форме здесь давался наглядный урок практического применения отвлеченных христианских догм. Она рисовала нравственный идеал человека, достигшего полного торжества духа над грешной плотью, полной победы над земными страстями.
Формирование и развитие агиографической литературы относится к первым векам существования христианства. Она вбирает в себя элементы античного исторического жизнеописания, использует ряд черт эллинистического романа, и в то же время ее происхождение непосредственно связано с жанром надгробной похвальной речи.
Житие сочетает занимательность сюжетного повествования с назидательностью и панегириком. В центре жития — идеальный христианский герой, следующий в своей жизни Христу.
В VIII—XI вв. в Византии вырабатывается каноническая структура жития и основные принципы изображения житийного героя. Происходит своеобразное иерархическое разделение житий по типам героев и характерам их подвигов.
Тип героя определяет тип жития, и в этом отношении житие напоминает икону. Подобно иконе житие стремится дать предельно обобщенное представление о герое, сосредоточивая главное внимание на прославлении его духовных, нравственных качеств, которые остаются неизменными и постоянными.
Составители житий сознательно преобразуют факты реальной жизни, чтобы показать во всем величии красоту христианского идеала. Характер этого идеала накладывает печать на композиционную и стилистическую структуру жития.
Жизнеописание святого обычно начинается с указания на его происхождение, как правило, «от благочестивых», «пречестных» родителей, реже от «нечестивых», но и этот факт призван лишь контрастнее оттенить благочестие героя.
В детстве он уже отличается от своих сверстников: не ведет «пустотных» игр, бесед, уединяется; овладев грамотой, начинает с прилежанием читать книги «священного писания», уясняет их мудрость. Затем герой отказывается от брака или, исполняя родительскую волю, вступал в брак, но соблюдал «чистоту телесную».
Наконец, он тайно покидал родительский дом, удалялся в «пустыню», становился монахом, вел успешную борьбу с бесовскими искушениями. К святому стекалась «братия», и он обычно основывал монастырь; предсказывал день и час своей кончины, благочестиво, поучив братию, умирал.
Тело же его после смерти оказывалось нетленным и издавало благоухание — одно из главных свидетельств святости умершего. У его нетленных мощей происходили различные чудеса: сами собой загорались свечи, исцелялись хромые, слепые, глухие и прочие недужные. Завершалась агиобиография обычно краткой похвалой.
Так создавался обобщенный лучезарный образ святого, украшенный всяческими христианскими добродетелями, образ, лишенный индивидуальных качеств характера, отрешенный от всего случайного, преходящего.
На Руси с принятием христианства стали распространяться жития в двух формах: в краткой — так называемые проложные жития, входившие в состав Прологов (Синаксариев) и использовавшиеся во время богослужения, и в пространной — минейные жития.
Последние входили в состав Четьих-Миней, т. е. месячных чтений, и предназначались для чтения вслух за монастырскими трапезами, а также для индивидуального чтения.
Особой разновидностью агиографической литературы являлись Патерики (Отечники), в которых давалось не все жизнеописание того или иного монаха, а лишь наиболее важные, с точки зрения их святости, подвиги или события.
Уже, по-видимому, в XI в. на Руси был известен «Египетский патерик», созданный на основе «Лавсаика», составленного Палладием Еленопольским в 420 г. Этот Патерик включал рассказы о египетских монахах, которые вели успешную борьбу с демонами. Пользовался популярностью также «Иерусалимский», или «Синайский патерик» («Луг духовный»), составленный Иоанном Мосхом в VII в. Позже стал известен «Римский патерик».
Присущая целому ряду патериковых рассказов занимательность, сюжетность повествования, сочетание наивной фантастики с бытовыми эпизодами привлекали внимание читателей. Эти рассказы затем входили в состав Прологов.
Характерными образцами патериковой новеллы могут служить рассказы о старце Герасиме, о его льве, о Таисе. Первый рассказ повествует о трогательной привязанности и любви льва к старцу, второй — о красоте подвига девушки.
Патериковый рассказ недаром привлекал многих писателей XIX в.: Толстого, Лескова, Флобера, Франса.
Переводная агиографическая литература служила важным источником при создании оригинальных древнерусских житий. Однако древнерусские писатели внесли в разработку этого жанра много своего — оригинального и самобытного.
Кусков В.В. История древнерусской литературы. - М., 1998 г.
Господь смирял тебя, томил тебя голодом и питал тебя манною,
дабы показать тебе, что не хлебом единым жив человек, но всяким словом,
исходящим из уст Божиих
Второзаконие; 8,3
Житие
(агиография
– с греч. «житие», а также наука, изучающая жития) – жанр древнерусской литературы, рассказ о жизни, страданиях и благочестивых подвигах людей, причисленных церковью к лику святых. В центре жития – жизнеописание святого, возвышенный образ стойкого борца за веру. Житие происходит от древнеримских мартирологов, повествовавших о христианских мучениках. Мартирологи, в свою очередь, сложились под влиянием Деяний апостолов (пятой книги Нового Завета). На Руси сложилось несколько условных
разновидностей житий
:
1) жития святых мучеников
(«Житие Бориса и Глеба»)
2) жития христианских подвижников
(«Житие Феодосия Печерского», «Житие Сергия Радонежского», «Житие Стефана Пермского»)
3) жития юродивых
(«Житие Василия Блаженного»)
4) жития православных князей
(«Житие Александра Невского»)
5) легендарные жития-повести
(«Повесть о Петре и Февронии Муромских»)
6) жития-автобиографии
(«Житие протопопа Аввакума, им самим написанное»).
Фрагмент картины Михаила Нестерова "Видение отроку Варфоломею"
Сергий Радонежский
, в миру – Варфоломей
(1314 – 1392), по свидетельству Епифания Премудрого, родился в селе Варницы близ Ростова в семье боярина Кирилла и жены его Марии. В возрасте семи лет Варфоломей вместе с братьями Стефаном и Петром были отданы учиться грамоте, однако отроку грамота давалась с трудом. Знакомство со Священным Писанием привело будущего святого к глубокой религиозности и стремлению к монашеской жизни. В 1328 году обедневшая семья переехала в город Радонеж (ныне село в 55 км от Москвы). Рано овдовевший Стефан, а вскоре и Варфоломей стали иноками Хотьково-Покровского монастыря. Однако Варфоломей стремился к пустынной жизни и, убедив Стефана, отправился с ним в глухой Радонежский бор, где братья построили деревянную церковь во имя Святой Троицы (1335). Стефан, не выдержав трудностей, вскоре ушёл в Богоявленский монастырь Москвы, а Варфоломей, призвав к себе игумена Митрофана, принял постриг под именем Сергия.
Преподобный Сергий в Радонежском бору
Вскоре к Сергию стали прибывать глубоко верующие крестьяне и князья, и к 1345 году образовался Троице-Сергиев монастырь (ныне – Троице-Сергиева лавра в городе Сергиев Посад в 70 км от Москвы). Сергий научил своих иноков жить только своим трудом, ни от кого не принимать подаяния, ввёл в своём монастыре строгие правила общинножития, которые впоследствии были приняты во всех русских монастырях. Именно Сергию удалось убедить русских удельных князей подчиниться власти князя московского Димитрия Иоанновича, благодаря чему к моменту Куликовской битвы Русь значительно укрепилась. Накануне битвы Димитрий Иоаннович (известный как Дмитрий Донской) поехал к Сергию просить благословения. Сергий благословил его, предрёк победу и дал в помощь двух иноков Пересвета и Ослябю. В 1389 году Сергий скрепил духовное завещание Димитрия Иоанновича, узаконившее передачу княжеской власти от отца к старшему сыну.
Троице-Сергиева лавра (г. Сергиев Посад)
25 сентября 1392 года Сергий Радонежский скончался, а спустя тридцать лет его мощи были обретены нетленными, и в 1452 году он был причислен к лику преподобных святых. Слово «преподобный» означает лик святости монахов, прославляемых за подвижническую жизнь. Ученики Сергия основали более 40 монастырей.
Протопоп Аввакум
Протопоп Аввакум Петрович
(1620 – 1682) известен как один из первых и самых последовательных раскольников. Раскольники
(старообрядцы)
– это православные христиане, выступившие против церковной реформы, проведенной в 17 веке патриархом Никоном и царём Алексеем Михайловичем. Задачей реформы было приведение русских церковных обрядов в соответствие с греческими и укрепление связи между самодержавием и духовенством. За сохранение старых обрядов Аввакум и его сторонники были готовы принять любое страдание, т.к. в церковной реформе они видели угрозу самобытности русского православия. Со стороны царя такое неприятие расценивалось как бунт против власти, поэтому раскольники подверглись суровым гонениям (кроме Аввакума, известными раскольниками были скорняк Лука, князь Иван Хованский, боярыня Феодосия Морозова, её сестра Евдокия Урусова – все они приняли мученическую смерть). Первая жена царя Алексея Мария Ильинична сочувствовала старообрядцам и даже сначала сумела спасти от казни непокорного протопопа.
Фрагмент картины Василия Сурикова "Боярыня Морозова"
В необходимости реформы Аввакума пытались убедить русские и греческие церковные деятели, но безуспешно. Аввакум был лишён сана, подвергнут анафеме и заключён сначала в темницу Никольского монастыря, а затем провёл 15 лет в земляной тюрьме Пустозёрска, расположенного на берегу Северного Ледовитого океана. Именно там Аввакум написал более восьмидесяти своих произведений.
Темница Аввакума
В основу автобиографического жития Аввакум положил идею свободы совести и свободы выбора убеждений. «Мой Христос, – пишет Аввакум, – не приказал нашим апостолам так учить, еже бы огнём, да кнутом, да виселицею в веру приводить». Самого себя протопоп называет грешником, плачет о своём несовершенстве. В этом принципиальное отличие жития Аввакума от жития традиционного: образ героя здесь не идеализируется, ему свойственны заблуждения и ошибки. Самообвинения Аввкаума отнюдь не снижают его образа: это результат силы духа и совести. Сочинения Аввакума охрана пустозёрской тюрьмы тайно передавала на волю, за счёт чего множилось число сторонников протопопа. Официальная церковь была напугана этим, поэтому 14 апреля 1682 года Аввакум и трое его единомышленников были сожжены.
(ЖИТИЯ БОРИСА И ГЛЕБА, КИЕВО-ПЕЧЕРСКИЙ ПАТЕРИК)
Возникновение на Руси житийной литературы, как и возникновение летописания и написание Иларионом «Слова о законе и благодати», теснейшим образом связано было с политическими задачами, которые ставило перед собой молодое Киевское государство. В борьбе с Византией за церковную и политическую самостоятельность Киевская Русь была весьма заинтересована в создании своего церковного Олимпа, своих святых, могущих упрочить авторитет русской церкви и тем самым Русской земли как обладающих самостоятельными непререкаемыми общехристианскими заслугами и потому не нуждающихся в посторонней опеке. От древнейшей поры по сравнению с последующим временем до нас дошло сравнительно небольшое количество житийных произведений. Характерно, однако, что в первую очередь у нас написаны были жития, посвященные светским представителям господствующего класса, именно княжеские жития. Это обстоятельство лучше всего подчёркивает ту служебную политическую роль, какую на первых же порах стала выполнять у нас церковь.
Ярослав Мудрый энергично добивался у византийской церкви канонизации нескольких выдающихся русских деятелей, в том числе своей прабабки Ольги, но особенно настойчиво - по самым злободневным для него политическим мотивам - своих братьев Бориса и Глеба, убитых из-за политического соперничества со старшим сыном Владимира Святополком, и этого он в конце концов добился.
С памятью Бориса и Глеба связано наибольшее количество уже в древнейшую пору созданных житийных произведений. Им посвящена летописная повесть об их убийстве Святополком (под 1015 г.), проложные сказания и паримийные чтения, «Сказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба», приписывавшееся, однако, без достаточного основания Иакову Мниху, и «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерьпицу Бориса и Глеба» Нестора. Вопрос о взаимоотношении всех этих памятников и об их хронологии до сих пор продолжает ещё оставаться спорным. Обычно достоверным считается лишь то, что летописная повесть о гибели Бориса и Глеба предшествовала анонимному «Сказанию» и несторову «Чтению» и в той или иной мере повлияла на них ". Что же касается вопроса о взаимоотношении «Сказания» и «Чтения», то С. А. Бугославский утверждал, что «Сказание» было написано раньше «Чтения» и оказало на него влияние ". Датировать оба памятника следует концом XI - началом XII в. Древнейший список первого относится к XII в., второго - к XIV в.
Остановимся сначала на анонимном «Сказании».
После краткой похвалы автор перечисляет сыновей Владимира, упомянув о том, что Святополк родился «от двою отцю и брату», так как Владимир, будучи ещё язычником, взял жену убитого им брата Ярополка, когда она была уже «непраздна». Удерживая себя от многоглаголания и многописания, автор спешит перейти к изложению событий. Через двадцать восемь лет после крещения Владимир тяжко заболел. В это время пришёл из Ростова Борис, которого отец с войском посылает против печенегов, идущих ратью на Русь. «Блаженный» и «скоропослушливый» Борис с радостью идёт на врагов. Не встретив, однако, печенегов, он возвращается назад, и тут вестник сообщает ему о смерти Владимира и о том, что Святополк утаил кончину отца. Услышав эту весть, Борис стал слабеть телом, и, разливаясь слезами и не будучи в силах что-либо сказать, в сердце своём он так говорил: «Увы мне, свете очию моею, сияние и заре лица моего, броздо (узда) уности моей, наказание (наставление) недоразумия моего! Увы мне, отче и господине мой! К кому прибегну! к кому возьрю? Кде ли насыщуся таковаго благаго учения и казания (наставления) разума твоего? Увы мне, увы мне! Како заиде свет мой, не сущу ми ту!.. СерДЦ е ми Г °Р ИТЬ 1 Душа ми смысл смущаеть и не вемь, к кому обратитися и к кому сию горькую печаль прострети». Есть у него старший брат (Святополк), который пребывает в мирской суете и помышляет об его убийстве; но если он будет убит, думает о себе Борис, он станет мучеником у господа своего, потому что пишется: господь гордым противится, смиренным же даёт благодать, и у апостола сказано: кто говорит, что он любит бога, а брата своего ненавидит, тот ложь говорит, и ещё сказано: страха в любви нет: совершенная любовь изгоняет страх. И он размышляет: «Что скажу или что сделаю? Пойду к брату моему и скажу: будь мне отцом; ты брат мой и притом старший. Что велишь мне делать, господин мой?»
«Что если я пойду в дом отца моего? - думает затем Борис.- Там могут побудить меня прогнать брата моего, как сделал некогда, ещё до крещения, ради славы мирской, отец мой. Но что этим я приобрету для будущей жизни? Что приобрели этим братья отца моего или отец мой? Где слава их и всё богатство, серебро, золото, роскошные пиры и быстрые кони, красивые и большие дома, бесчисленные дани? Уже всего этого как будто и не было: всё с ними исчезло, и нет им помощи ни от имения, ни от множества рабов, ни от славы мира сего. Потому и Соломон, всё пройдя, всё увидев и изведав и всё стяжав, сказал: всё суета сует и всяческая суета. Помощь только от добрых дел, от истинной веры и нелицемерной любви».
И идя путём своим, помышлял он о красоте и о силе тела своего; разливаясь слезами, хотел удержать их и не мог. И все, кто видел его рыдающего, плакались о доброродном теле его и о честном разуме его, и каждый в душе своей стонал от сердечной горести, и все смущались от печали. «И в самом деле,- добавляет от себя автор,- кто не восплачется, воображая очами сердца своего эту пагубную смерть?»
Но печаль вскоре сменяется у Бориса радостью при мысли о награде, которая ожидает его на небесах.
Между тем Святополк, сидя в Киеве по смерти отца, подкупает киевлян богатыми дарами, затем посылает к Борису людей, предлагая ему льстиво свою мобовь и обещая его щедро одарить, а сам отправляется тайно ночью в Вышгород, близ Киева, где заручается поддержкой воеводы Путьши и вышгородских мужей. Дьявол, рассуждает автор, искони ненавидящий доброго человека, поняв, что всю надежду Борис возложил на бога, уловил в свои сети, как некогда Каина, Святополка, этого второго Каина, и внушил ему мысль истребить всех наследников своего отца, чтобы самому принять всю власть.
Борис останавливается на реке Альте и разбивает там шатры. Дружина советует ему пойти в Киев и при её поддержке занять отцовский престол. Борис отказывается выступить против старшего брата, и тогда дружина покидает его; с ним остаются только его отроки.
В слезах и молитве, приводя себе на память смерть других, таких же, как и он, мучеников, Борис ждёт своей участи. Посланные от Святополка приходят в то время, когда Борис молится у заутрени. Они пронзили копьём тело князя и убили его любимого отрока угрина Георгия, вступившегося за своего господина. Тяжело раненный, но не убитый ещё Борис просит дать ему малое время помолиться, затем, окончив молитву, обращается умильно к воинам, обливаясь слезами и предлагая им окончить порученное им дело. Слышавшие его не могли от слёз произнести ни слова, но каждый в душе своей прославлял его душевное величие и кротость.
С Борисом были перебиты многие отроки его. Тело его повезли на повозке, но по дороге Борис стал поднимать голову, и Свято-полк приказал двум варягам проколоть сердце его мечом. Похоронили его в Вышгороде, у церкви святого Василия.
Очередь наступает за Глебом, княжившим в Муроме. Он ещё не знает о смерти Владимира. Святополк зовёт его будто бы от имени тяжко заболевшего отца. Глеб быстро отправляется в путь, но в Смоленске через посланных от брата его Ярослава, предупреждающего его, чтобы он не шёл к Святополку, узнаёт о смерти Владимира и об убийстве Бориса. Услышав эту весть, Глеб возопил с горьким плачем и сердечной печалью, говоря так: «О увы мне, господине мой! От двою плачю плачюся и стеню; двою сетованию сетую и тужю. Увы мне! Увы мне! Плачюся по отци; плачю паче, зело отчаяхся, по тебе, брате и господине Борисе... Увы мне! Уне (лучше) бо ми с тобою умрети, неже уединену и усирену (осиротевшему) от тебе в семь житии пожити». В этом плаче Глеба как и в плаче Бориса, книжные элементы сочетаются с устнопоэти-ческими, обычными в народных похоронных плачах.
Внезапно приходят с обнажёнными мечами злые слуги Святополка. С умильным взором, сокрушённым сердцем, обливаясь слезами, Глеб просит воинов Святополка не убивать его, обещая быть слугой своего брата. Близко к народным причитаниям-заплачкам звучит его просьба, обращенная им к своим убийцам: «Не пожьнете мене, от жития не созьрела,- умоляет он,- не пожьнете класа (колоса), не уже (ещё не) созьревша, но млеко беззлобия носяща! Не порежете лозы, не до коньца воздрастша, а плод имуща!» Но убийцы непреклонны. Глеб прощается с отцом, матерью, Борисом, Ярославом, с дружиной своей и даже со Свято-полком; потом ещё раз обращается к отцу и брату Борису, как бы ища у них защиты, затем произносит последнюю молитву, после чего, по повелению воина Святополка Горесяра, повар Глеба Тор-чин убивает его ножом, как агнца беззлобивого, в пятый день, в понедельник. Тело Глеба повержено было в пустынном месте. Над ним, говорится в «Сказании», видели проходящие купцы, астухи и охотники то огненный столп, то горящие свечи или слы- ша ли ангельское пение. Так лежало тело Глеба в небрежении до пор, пока Ярослав не победил окаянного Святополка. Победа совершилась на той же реке Альте, где был убит Борис и куда Святополк пришёл с множеством печенегов. Битва описывается в стиле, ставшем традиционным для воинских повестей: «И покрыта поле летьское (у реки Альты) множествомь вой, и сступишася всходящю солнцю, и бысть сеча зла отинудь (с обеих сторон). И сступашася трижды, и бишася через день весь». К вечеру Ярослав одолел, и окаянный Святополк побежал, и напал на него бес, и ослабели кости его, так что не мог он сесть на коня, и понесли его на носилках. И затем, встав, «гонимый гневом божиим», он добежал до пустынной земли между чехами и ляхами и тут испустил дух свой, приняв возмездие от господа, лишившись здесь не только княжества, но и жизни, а на том свете приняв муку вечную. И есть могила его и до сего дня, и исходит от неё смрад «на показание человеком».
С тех пор прекратились усобицы в Русской земле, и Ярослав принял над ней всю власть. Он нашёл тело Глеба, оказавшееся, как повествует автор «Сказания», нетленным и благоухающим, и положил его в Вышгороде, рядом с телом Бориса.
«Сказание» заканчивалось похвалой Борису и Глебу и молитвой, обращенной к ним же и к богу. Затем к «Сказанию» позже присоединены были краткое описание-характеристика внутреннего и внешнего облика Бориса и сведения о посмертных чудесах братьев Характеристика Бориса, являющаяся типичным образчиком древнерусского литературного портрета, читается так: «Сей убо благоверьный Борис, блага корене сый, послушьлив отцю бе, покаряяся при всемь отцю. Теломь бяше красень, высок, лицемь круглом, плечи велице, тонок в чресла, очима добраама, весел лицемь, борода мала и ус, млад бо бе еще, светяся цесарскы, крепок телом, всяческы украшен, акы цвет цветый в уности своей, в ратех хоробр, в советех мудр и разумен при всемь, и благодать божия цветяаше на немь».
«Сказание» о Борисе и Глебе значительно отличается от канонической формы византийского жития. В нём отсутствует последовательное изложение всей жизни святых или хотя бы основных её моментов, как это обычно для жития, а рассказан лишь один эпизод - их убийство. «Сказание» является скорее исторической повестью, стремящейся к точному обозначению событий и фактов, с упоминанием исторических местностей и имён, и в то же время представляет собой произведение, лирически насыщенное плачами, монологами, в том числе и «внутренними» монологами, молитвами и размышлениями, влагаемыми в уста Бориса и Глеба. Сам автор не остаётся в стороне от рассказываемых им событий и обнаруживает повышенную лирическую эмоцию там, где повествование достигает своего наибольшего драматизма, и особенно в конце его, в похвале Борису и Глебу. Но, стремясь к документализму в чисто внешних приурочиваниях и в указании имён и местностей, автор во всём остальном следует тем нормам, которые так типичны для житийной литературы. Всё, что думают и говорят Борис и Глеб, и то, как они поступают и как поступают с ними до убийства,- плод чистейшего авторского вымысла, точнее сказать - результат приспособления готовых схем агиографического повествования к судьбе данных конкретных личностей. Риторика и лирический пафос, в ряде случаев довольно талантливые, господствуют на протяжении всего «Сказания», подменяя собой рассказ об индивидуальной судьбе его основных персонажей. Автор пытается изобразить психологическое состояние юных братьев перед грозящей им смертью (особенно удачно младшего - Глеба), их внутреннюю борьбу между страхом и отчаянием и верой в небесную награду, но это изображение сделано обобщённо, так сказать, понаслышке и по соображению о том, что вообще испытывают благочестивые люди в сходных случаях. Столь же обобщённо, не индивидуализирование дан портрет Бориса, гармонически сочетающий в себе идеальные внутренние и внешние качества христианского героя.
Как и все житийные произведения, «Сказание» - в первую очередь произведение тенденциозное, ставящее себе определённую публицистическую задачу, в данном случае защиту и поддержку 4 той политической ситуации, которая в лице Ярослава вышла победительницей в междукняжеских личных счётах. Литературное прославление Бориса и Глеба и последовавшая через шесть лет после их смерти церковная их канонизация, впервые вводившая в христианский пантеон русских святых, были делом прежде всего явного политического расчёта.
Литературная и церковная апология Бориса и Глеба и проклятие, тяготевшее над Святополком, одновременно выполняли две задачи: с одной стороны, осуждались княжеские братоубийственные распри, с другой же - всем поведением убитых братьев, не хотевших поднять руку на старшего брата, подчёркивалась и укреплялась идея родового старшинства в системе княжеского т наследования, проводившаяся в целях утверждения новой феодальной системы. Всё это было очень на руку Ярославу, и потому-то он так поспешил с канонизацией Бориса и Глеба.
Любопытно, что самоотверженный подвиг Георгия, дружинника Бориса, гибнущего исключительно из любви к своему князю и по христианским понятиям проявляющего этим высший пример христианской добродетели, упоминается в «Сказании» лишь мимоходом. С точки зрения политического эффекта фигура рядового воина и его подвиг были довольно безразличны, и ни литературное, ни церковное прославление такого неименитого героя не могли входить в задачи агиографа-публициста.
В паримийном чтении о Борисе и Глебе (т. е. в чтении, вошедшем в богослужебные книги - «Паримийники» и «Служебные Минеи») сгруппированы формулы воинского боя, типичные для описания воинских эпизодов: «Бе же пяток тогда, восходящго солнцю, приспе бо в той час Святополк с печенегы, и сступишася обои, и бысть сеча зла, якаже не была в Руси. И за рукы ся емлю-ще, сецаху, и по удолием кровь течаше, и сступишася тришьды, и омеркоша (покрылись мраком) биющеся. И бысть гром велик и тутен (гулкий), и дожгь (дождь) велик, и молнии блистание. Егда же облиетаху молния, и блистахуся оружия в руках их, и мнози вернии видяху ангелы помагающа Ярославу. Святополк же, дав плещи, побеже».
Анонимное «Сказание» пользовалось очень большой популярностью и дошло до нас более чем в 170 списках; на его основе возник духовный стих о Борисе и Глебе. Оно, будучи в XIII в. переложено на армянский язык, вошло в армянские Четьи Минеи 1 .
Сказание не было каноническим житием. Такое житие написано было Нестором, автором «Чтения о житии и погублении... Бориса и Глеба», а также жития Феодосия Печерского. (Весьма возможно, что Нестор - автор житий - и Нестор-летописец были разные лица, о чём можно заключить по наличию противоречий между сведениями, сообщаемыми в обоих житиях, и теми сведениями, которые сообщаются редактированной Нестором летописью.) Начав «Чтение» с молитвы к богу о помощи в писании жития и с признания «грубости и неразумия» своего сердца, Нестор говорит затем о сотворении мира и грехопадении первых людей. Далее речь идёт об искуплении Христом человеческого греха и о том, как христианство дошло до Русской земли, которая сначала пребывала «в прелести идольстей». Сам бог призрел Русскую землю, ибо ни от кого она не слыхала о Христе, и не ходили по ней апостолы и не проповедовали слова божия. Владел в то время всей Русской землёй князь Владимир, муж правдивый, милостивый к нищим, к сиротам и к вдовицам; верою же он был язычник. И положил ему бог, как некогда Плакиде, быть христианином. Язычнику Плакиде, мужу праведному и милостивому, явился Христос, которого он чтил, не ведая его, и сказал ему, чтобы он крестился. Плакида крестился с женой и детьми, и дано было имя ему Евстафий. Так было и с Владимиром. И ему было «явление божие», и он крестился и назван был Василием. Вчера ещё он велрл всем приносить идольские жертвы, сегодня же вельможам своим и всем людям повелевает креститься. Этим Нестор, так же как Иларион и как древнейший летописный свод, подчёркивает независимость Владимира от Византии в деле крещения. Но если Иларион говорит о том, что вслед за Владимиром крестились все, кто по своей воле, а кто и по принуждению, из страха перед князем, потому что благоверие его было сопряжено с властью, то Нестор утверждает, что крестились все с радостью.
Затем идёт повествование о Борисе и Глебе, которые светились «акы две звезды светле посреде темных». С детства Борис читал божественные книги и проводил время в молитве, а Глеб день и ночь, не отрываясь от брата, слушал его чтение. Оба брата оделяли милостыней всех нуждающихся. То, что Борис при крещении наречён был Романом, а Глеб - Давидом, побуждает автора к довольно многословному сопоставлению обоих русских князей с византийскими святыми Романом и Давидом. Как и в житии Алексея человека божия, юный Борис женится, уступая лишь воле отца. В анонимном «Сказании» говорится о том, что Борис послан был отцом в Ростов, а Глеб в Муром, в «Чтении» же Борис оказывается во Владимире, а Глеб, будучи ещё ребёнком, живёт с отцом. В области своей Борис показывает пример милосердия и кротости, так что все люди дивятся ему. Святополк задумывает погубить Бориса, чтобы после смерти отца самому завладеть всей Русской землёй. Узнав об этом, Владимир вызывает Бориса в Киев, чтобы предохранить его от покушения Святополка. Святополк же, думая, что Борис хочет по смерти отца занять престол, ещё больше разгневался на Бориса.
В дальнейшем факты в «Чтении» передаются приблизительно так же, как и в «Сказании», но конкретные имена и местности здесь почти не указываются. Так, Борис отправляется против «ратних» (а не конкретно против печенегов, как говорится в «Сказании»), не названо место смерти Бориса и Глеба и т. д. О битве Ярослава со Святополком в «Чтении» также нет речи. Святополка изгоняют жители «области», он убегает в чужие страны и там «живот свой сконца разверже». После этого власть в свои руки берёт Ярослав. «Чтение» заканчивается подробным описанием чудес, происходивших над гробами Бориса и Глеба (аналогичные чудеса в «Сказании» - позднейшее добавление), упрёками юным князьям за неповиновение князьям старшим, похвалой Борису и Глебу, их гробу и Вышгороду, в котором братья были погребены, и просьбой к читателям помолиться «блаженным страстотерпцам» за него, «Нестора грешнаго».
Написанное по установившимся агиографическим схемам, «Чтение» Нестора, как и принадлежащее ему житие Феодосия Печер-ского, представляет собой довольно типичный образчик житийного произведения. Риторизм и назидательность являются его преобладающей чертой. Как литературное явление, оно менее значительно, чем анонимное «Сказание»; оно лишено той относительной лирической свежести, какая ощущается в «Сказании»; риторика его слишком холодна и напыщенна, и стиль очень искусствен. Это обстоятельство, видимо, было причиной меньшей, по сравнению со «Сказанием», популярности «Чтения», дошедшего до нас лишь двадцати с небольшим списках. В нём мы находим приблизитель- н0 ту же публицистическую тенденцию, что и в «Сказании».
В связи с прославлением Бориса и Глеба, в 1175 г., 2 мая, в день празднования их памяти, было произнесено в черниговском соборе неизвестным нам духовным лицом похвальное слово в честь братьев, известное под именем «Слова о князьях». Оно составлено в интересах будущего киевского великого князя Святослава, фигурирующего в «Слове о полку Игореве», соперничавшего тогда с младшим по возрасту князем Олегом Святославичем из-за черниговского стола. Идея повиновения младших князей старшим и осуждение княжеских усобиц звучит в этом слове ещё более энергично, чем в «Сказании о Борисе и Глебе». «Слушайте, князья, противящиеся старшим братьям своим, рать на них воздвигающие и поганых приводящие! - читаем мы здесь.- Не обличит ли вас бог на страшном суде этими двумя святыми? Как претерпели они от брата своего потерю не только власти, но и жизни! Вы же и слова брату стерпеть не можете и за малую обиду вражду смертоносную воздвигаете, помощь принимаете от поганых против своих братьев... Постыдитесь, враждующие против своих братии и единоверных друзей, вострепещите и плачьтесь перед богом! Своей славы и чести вы хотите лишиться за свое злопамятство и вражду!»
Значительная роль в развитии житийной литературы принадлежала Киево-Печерскому монастырю как русскому религиозному центру. В его стенах, как мы знаем, велась летопись, вобравшая в себя ряд житийных сказаний, на основе которых частично в первой четверти XIII в. возник памятник, оформившийся впоследствии в Киево-Печерский патерик. Ядром его была переписка епископа владимирского Симона (ум. в 1226 г.), бывшего инока Киево-Печерского монастыря, с иноком того же монастыря Поликарпом. Не удовлетворённый скромной ролью рядового монаха в монастыре и претендовавший на занятие епископской кафедры, Поликарп, отличавшийся незаурядными литературными способностями и начитанностью, пожаловался своему другу Симону на то, что его обходят. В ответ Поликарпу, обнаружившему недостаток основной монашеской добродетели - смирения, Симон написал укоризненное письмо, присоединив к нему в назидание несколько кратких рассказов из жизни печерских иноков и повесть о построении Печерской церкви. Весь этот материал должен был внушить Поликарпу сознание святости обители, скромным положением в которой он тяготился. Видимо, увещание Симона подействовало на Поликарпа, и он в свою очередь, в форме обращения к печер-скому игумену Акиндину, дополнил труд Симона рядом новых рассказов из жизни монахов Киево-Печерского монастыря. В дальнейшем, точно когда - неизвестно, видимо, в середине XIII в., писания Симона и Поликарпа с присоединением к ним летописного сказания 1074 г. о «первых черноризцах печерских» были объединены. Древнейшая рукопись, заключающая в себе такой объединённый текст обоих писателей, с присоединением к нему сказания о первых черноризцах печерских, несторова жития Феодосия Пе-черского и некоторых других материалов, относится к началу XV в. (1406). Она создалась в Твери по почину тверского епископа Арсения, по имени которого текст этой рукописи называется «Ар-сеньевской» редакцией Киево-Печерского патерика. В том же, XV в., в 1462 г., в Киево-Печерском монастыре по инициативе инока Кассиана возникает новая редакция памятника, так называемая «Кассиановская», в которой он впервые получает название «Патерик Печерский» ". Она в свою очередь подверглась дальнейшим переработкам, вплоть до XVII в., когда в 1661 г. Киево-Печерский патерик по распоряжению архимандрита Иннокентия Гизеля был напечатан в Киеве.
Источниками писаний Симона и Поликарпа были преимущественно не дошедшие до нас житие Антония Печерского, житие Феодосия, написанное Нестором, и Печерская летопись, а также устные предания. Кое-что обоими авторами написано по памяти. Известное влияние на эти писания оказывали византийские переводные патерики, преимущественно «Синайский» и «Иерусалимский», а также сочинения некоторых отцов церкви (Ефрема Сирина, Иоанна Лествичника и др.). Можно думать, что находка жития Антония, проникнутого в известной мере грекофильской тенденцией, и побудила Симона взяться за труд, посвященный прославлению Киево-Печерского монастыря и выдающихся его деятелей 2 . В работе Симона и Поликарпа тенденции эти были значительно ослаблены, и на первое место выдвинут национальный момент.
Рассказы Симона и Поликарпа изобилуют элементами фантастики; в них, как и в произведениях житийной литературы вообще, существенное место занимают чудеса, ведущие своё происхождение от местных устных преданий или книжных агиографических источников, а также описания необычайных аскетических подвигов монахов. Но вместе с тем в этих рассказах, особенно принадлежащих Поликарпу, встречается немало реалистических, порой натуралистически окрашенных бытовых подробностей, характеризовавших монастырский уклад.
Основная задача, которую ставили себе и Симон и Поликарп, сводилась к возвеличению Киево-Печерского монастыря как русского религиозного центра. Тем самым возвышался и укреплялся авторитет русской церкви как серьёзного политического фактора в феодальном обществе. Одновременно создавалась апология и Киевского государства, к тому времени утратившего былое политическое значение. Идея прославления оплота христианства на Руси - Печерского монастыря - свидетельствовала о возросшем самосознании русского духовенства, мыслившего себя солидной силой и влиятельной организацией в исторической жизни Руси.
По всей вероятности, Симон начал свой труд с рассказа о создании Печерской церкви в честь богородицы, основанного преимущественно на устных преданиях, обращавшихся в Киево-Печерском монастыре. По этому рассказу в создании церкви участвовали сын варяжского князя Шимон, пришедший на службу к сыну Ярослава Мудрого Всеволоду и принявший в Киеве православную веру, а также византийские зодчие и иконописцы, отправившиеся из Царьграда в Киев к Антонию и Феодосию по повелению богородицы. Построение церкви сопровождается чудесными знамениями. Так, например, Антоний три дня молится о том, чтобы бог послал ему знамение, где должна строиться церковь: на всей земле пусть будет роса, а на том месте, где должна быть построена церковь, пусть будет сухо. Так и случилось. Затем - по вторичной молитве - произошло наоборот: всюду было сухо, а на том месте, где должна была быть построена церковь, была роса. Итак, место для церкви было определено. По молитве Антония сошёл с неба огонь, испепеливший вокруг хворост и терние, осушивший росу и сделавший углубление на отведённом для церкви месте. Подъезжая к Киеву, иконописцы, увидев церковь, большую по величине, чем та, которую они договорились расписывать, решили вернуться назад. Они поплыли вниз по Днепру, но дважды буря возвращала их вверх по течению к Киеву - к месту нахождения церкви. Тогда живописцы поняли, что украшение церкви иконами является их обязанностью, указанной им свыше, и взялись за работу. Она сопровождалась чудесным появлением образа богородицы, ослепительно засиявшего. Из уст богородицы вылетел голубь и, летая по церкви, не давался в руки иконописцам. И поняли тогда присутствовавшие в церкви, что там пребывает «святой дух».
Эта легенда, как видим, связывает построение Печерской церкви, во-первых, со Скандинавией, а во-вторых, с Византией. Это было следствием того, что, с одной стороны, Киево-Печерский монастырь был в дружелюбных отношениях с княжеским домом Всеволода, находившимся в родственной близости с домом варяга Шимона, с другой - у Симона сказалось влияние популярной тенденции, проводившейся византийской церковью и сводившейся к утверждению зависимости русского христианства от Византии. Эта тенденция в известной мере свойственна была житию Антония, бывшему, как сказано, одним из основных источников Кие-во-Печерского патерика, но в патерике, по сравнению с житием Антония, она заметно умеряется: рядом с Антонием тут почти всюду фигурирует Феодосии.
Киево-Печерский патерик ярко отражает борьбу, которая происходила между монастырём и князьями и в основе которой бы\и и соперничество на почве материальных интересов и столкновения из-за вмешательства монастыря в междукняжеские отношения. Киево-Печерский монастырь на первых порах пытался отстаивать свою самостоятельность и к князьям относился положительно лишь постольку, поскольку они благоприятствовали его росту. В противном случае он с ними враждовал. Если Всеволод и его сын Владимир Мономах, покровительствовавшие монастырю, в патерике изображаются сочувственно, то иное отношение в нём сказывается, например, к Изяславу Ярославичу, его сыну Святополку Изяславичу и внуку Мстиславу Святополковичу. Так, для характеристики отношения патерика к Святополку Изяславичу очень показателен рассказ о Прохоре-чудотворце.
Святополк Изяславич был князем жестоким и немилостивым. Тяжёлое положение при нём киевлян усугублялось нападениями половцев, междоусобицей, разбоями и голодом. В то же время не пропускали в Киев купцов из Галича и Перемышля с солью, и вся Русская земля осталась без соли; киевские же купцы, воспользовавшись этим, сильно подняли на неё цену. На помощь населению приходит один из иноков Печерского монастыря Прохор, обладавший чудодейственным искусством делать из лебеды хлеб и превращать золу в соль. Купцы пожаловались Святополку на то, что Прохор, раздавая киевлянам соль, лишает их прибыли. Святополк велел отнять у Прохора соль и свезти её на княжий двор, рассчитывая, что он сам обогатится, продавая её также по высокой цене. Но как только соль была изъята из монастыря, она сейчас же вновь превратилась в золу. Продержав три дня, Святополк велел её выбросить, и тогда зола опять превратилась в соль. Рассказ заканчивается сообщением о том, что Святополк, узнав о чудесах Прохора, устыдился и, отправившись в Печерский монастырь, примирился с игуменом Иоанном, под началом которого был Прохор. Прежде, добавляет рассказчик, Святополк враждовал против Иоанна, обличавшего его в корыстолюбии и в жестокости, и даже заточил игумена в Туров, но затем, убоявшись «восстания на ся христолюбиваго князя Владимира Мономаха», скоро вернул игумена с честью в Печерский монастырь. Таким образом, в рассказе одновременно с выражением нерасположения к Святополку подчёркивается симпатия к Владимиру Мономаху.
Или вот рассказ о Фёдоре и Василии. Фёдор был когда-то богатым человеком. Но, поразмыслив о том, что его ждёт смерть, а богатством не обеспечить себе будущей жизни, решил постричься в Киево-Печерском монастыре, а имущество своё раздал нищим. Он поселился в пещере, где некогда был зарыт варяжский клад, отчего пещера эта называлась варяжской. Но затем Фёдор стал раскаиваться в том, что лишился богатства и радостей мирской жизни. Рядом с ним жил благочестивый инок Василий, который его воспитывал в духе монастырской добродетели и дисциплины, стараясь отвлечь его от мирских дум. Некоторое время Василий оказывал на Фёдора благотворное влияние. Но когда Василий отлучился однажды на три месяца из монастыря, вступил в свои права дьявол. Он является к Фёдору сначала в образе Василия, а затем в ангельском образе, указывает ему местонахождение варяжского клада, подучает вырыть его и с ним уйти в другой монастырь. Когда Фёдор, найдя клад, собирается уйти из Киево-Печерского монастыря, возвращается Василий и удерживает его от такого поступка. Фёдор вновь зарывает в землю вырытый им клад и обращается к богу с молитвой даровать ему забвение того места, где спрятано золото, чтобы не было у него вновь искушения вырыть его. И сделалось так, как просил Фёдор. Бес, таким образом, оказался посрамлённым: он превращается уже в мелкого бесёнка, которого Фёдор очень искусно приручает. Так, например, однажды он заставляет его намолоть пять возов зерна; в другой раз он велит бесу принести на высокую гору лес для постройки. Бес стал послушным орудием Фёдора. Но дальше в жизни Фёдора происходит следующее: к советнику князя Мстислава явился дьявол в образе Василия и, желая отомстить Фёдору, рассказал, что тот скрывает в пещере клад. Мстислав, сам хотевший завладеть кладом, насильно приводит к себе Фёдора и требует от нрго, чтобы он сказал, где находится золото. Фёдор чистосердечно говорит, что не помнит, ибо бог даровал ему - по его просьбе - забвение этого места. И Мстислав велит заковать инока в цепи, три Дня не даёт ему пищи и воды и затем пытает его. Пытает он и Василия, призванного в свидетели. Оба монаха стойко переносят пытку и обличают князя. Мстислав пускает в Василия стрелу, которую Василий извлекает из своего тела и предсказывает, что Мстислав сам будет ранен этой стрелой. Фёдор и Василий ночью умирают, но через некоторое время Мстислав, раненный при столкновении с князем Игорем Давидовичем, погибает.
В «Слове о полку Игореве» трогательно рассказывается о том, как в реке Стугне, переправляясь через неё, утонул юный князь Ростислав Всеволодович. Автор «Слова» выказывает явное расположение к этому князю. Ему жалко его и убитую горем мать, которая оплакивает сына, вызывая сочувствие цветов и деревьев. Тот же князь Ростислав фигурирует в совершенно иной окраске в Киево-Печерском патерике в рассказе о чудотворце Григории. Однажды, рассказывается там, Григорий вышел на берег Днепра, чтобы вымыть сосуд, в который попало какое-то нечистое животное. В это время мимо проезжал Ростислав вместе с братом своим Владимиром Мономахом, намереваясь помолиться в Печерском монастыре перед отправлением на половцев. Дружина Ростислава грубо обошлась с Григорием, стала над ним издеваться. Тогда Григорий, разгневавшись, сказал: «За то, что вы ругаетесь надо мною, вы все потонете вместе со своим князем». Ростислав, возмутившись, закричал: «Как же я утону, когда я так хорошо плаваю!» - и велел привязать Григорию камень на шею и утопить его в Днепре. Григорий утонул. Рассерженный Ростислав не зашёл в Печерский монастырь для молитвы, тогда как брат его, Владимир Мономах, помолился в монастыре и взял там благословение. Что же случилось? Случилось то, что рассказано в «Слове о полку Игореве» с сочувствием, а в Киево-Печерском патерике - с явным злорадством: Ростислав вместе со своими отроками, отступая перед половцами, утонул в Стугне, а Владимир Мономах был спасён за своё уважение к Печерскому монастырю.
Как видим, тяжёлое возмездие падает на голову князя, даже принадлежавшего к почитаемому печерскими монахами роду князя Всеволода, но надругавшегося над монастырём и его иноком.
Сочувственное отношение к Владимиру Мономаху выступает и в других рассказах патерика, например об иконописце Алимпии и о безмездном враче Агапите. В первом из этих рассказов, кроме того, рисуются наряду с положительными и отрицательные стороны монастырского быта, обнаруживающиеся главным образом в корыстолюбии некоторых монахов.
Говоря о Киево-Печерском патерике (в письме к П. А. Плетнёву в апреле 1831 г.), Пушкин восхищался в нём «прелестью простоты и вымысла». Отзыв Пушкина о патерике может быть иллюстрирован хотя бы легендой о Марке-печернике, копавшем пещеры для погребения в них умерших монахов.
Однажды Марк, копая пещеру, изнемог и не докопал её до конца, и, когда принесли мертвеца, гроб его не мог уместиться в ней. Среди монахов поднялся ропот, потому что, как говорится в рассказе, они не могли мертвеца «опрятати», т. е. обрядить и возлить на него масло, «занеже место узко бе». Марк повинился перед братией: «Простите, отцы мои, за худость мою, не окончил». Монахи же ещё больше стали его бранить. Тогда Марк обратился к самому мертвецу с такой просьбой: «Тесно, брате, так ты покрепись, возьми масло и сам на себя возлей». И случилось чудо: мёртвый простёр руку, возлил на себя масло, и гроб его поместился в узкой пещере.
В другой раз после смерти одного монаха его друг пришёл к тому месту, где должна была быть пещера для умершего, и спросил Марка, когда она будет готова. Марк ответил: «Брате, поди к умершему и скажи ему, чтобы он подождал до утра, пока я ископаю могилу». Монах говорит, что нельзя просить, чтобы его друг подождал умирать, так как он уже умер. Марк же стоит на своём: «Видишь, место не окончено, пойди и скажи: пребудь ещё один день, наутро умри, и будет готово место». Пришедший должен был повиноваться. Он пошёл к умершему и передал ему просьбу Марка. Все удивились ей, но мертвец прозрел, к нему вернулся дух, и пребыл он день и ночь живым, однако ничего не говорил. Утром монах, убедившись, что место для погребения его друга готово, вернулся к мертвецу и сказал: «Оставь живот свой временный и перейди в вечный, ибо место для принятия твоего тела готово». Оживший мертвец тотчас же вновь умер и был положен в той пещере, которая была для него выкопана Марком.
Любопытен ещё следующий рассказ, основанный на буквальном понимании слова, на точном осмыслении его этимологии и находящийся в родстве со сказочными мотивами. В нём идёт речь о том, как монах Феофил, желавший аккуратно учитывать свои добродетели, приобрёл специальный кувшин, в который собирал все слёзы, какие он когда-либо проливал во время молитвы. И вот, когда пришёл его последний час, к нему явился ангел с благоухающим кувшином, где, оказывается, были собраны не те слёзы, которые монах сам собирал, а те, которые он в буквальном смысле пролил (мимо кувшина). Эти-то не учтённые Феофилом слёзы, которых он не собирал, единственно оказались угодными богу.
Так сочеталась в Киево-Печерском патерике политически-тенденциозная повесть с церковной легендой, в иных случаях восходящей к устнопоэтическим мотивам.
Близка к «Повести о Петре и Февронии» житийная повесть — о Петре, царевиче Ордынском. И здесь в центре повествования легендарный, не исторический персонаж, и здесь нет темы мученичества и страданий за веру. Герой Жития — благочестивый татарский царевич Петр, которому во сне явились апостолы Петр и Павел, дали два мешка с золотом и велели возвести на эти деньги храм.
Для построения храма Петру необходимо разрешение местного ростовского князя, но князь относится к просьбе Петра без большого сочувствия. Фигура этого князя вообще весьма своеобразна. Он вовсе не злодей — скорее положительный персонаж, но вместе с тем расчетливый политик, явно подтрунивающий над благочестивым царевичем: «Владыка тебе церковь устроит, а аз место не дам. Что сотвориши?».
Петр, ссылаясь на повеление апостолов, смиренно соглашается купить у князя, «елико отлучит благодать твоя от земли сия». Услышав эти слова и увидев мешки в руках Петра, князь решает про себя извлечь пользу из «ужасти» Петра и владыки (архиепископа), потрясенных чудом: «У тебе колико отлучить от ужасти владыки, от святых апостол».
Здесь явная игра со словом «отлучити», имеющим в первом случае скромно-благочестивый, а во втором — откровенно циничныйсмысл. Князь требует за землю для храма столько золотых монет, чтобы ими можно было обложить весь участок, уступленный Петру. Петр соглашается, приобретает участок с находящимся на нем озером, окапывает его рвом и выкладывает по границам своего участка столько денег (вынимая их из волшебных мешков), что ими наполняют посланные князем возы и колесницы.
После построения храма Петр собирается вернуться к себе в Орду, но князь уговаривает его жениться в Ростовской земле. И опять мотивы поведения князя откровенно практичны: «Аще сей муж, царево племя [родственник хана], идет в Орду, и будет спона граду нашему... Петр, хощеши ли, поимем за тя невесту?». После смерти Петра «в глубоце старости» на земле, отданной ему князем, был устроен монастырь.
Остальная часть Жития посвящена судьбе этого монастыря и потомков Петра Ордынского и спорам между монастырем и городом Ростовом из-за расположенного на монастырской земле озера. Как и рассказ о покупке Петром княжеской земли, рассказ этот имеет явно фольклорный характер.
Спор об озере начинается со своеобразного состязания городских (ростовских) и монастырских (петровских) ловцов рыбы: «Ловцем же их задевахуся рыбы паче градских ловцев. Аще бы играя, петровстии ловцы ввергли сеть, то множество рыб извлечаху, а градстии ловци, труждающеся много, оскудеваху».
Обиженные за своих «ловцов» потомки князя, давшего грамоту Петру, решают лишить потомков Петра (владетелей монастырской земли) права на ловлю рыбы, ссылаясь на то, что предок их уступил Петру землю, но не озеро.
Разрешение этого спора опять оказывается типично фольклорным, причем в роли справедливого судьи выступает посол татарского царя. Он спрашивает у ростовских князей, могут ли они снять воду с дарованной Петру земли. «Вода наша есть отчина, господине, а сняти ея не можем, господине», — отвечают князья. «Аще не можете сняти воду с земля, то почто своею именуете? А се творение есть вышняго Бога на службу всем человеком», — решает посол.
История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.