Умер Юрий Федорович Самарин – один из крупнейших славянофилов. Значение самарин юрий федорович в краткой биографической энциклопедии

САМАРИН, ЮРИЙ ФЕДОРОВИЧ (1819–1876), русский публицист и философ. Родился 21 апреля (3 мая) 1819 в Петербурге в дворянской семье. Домашнее образование позволило ему уже в 15-летнем возрасте поступить в Московский университет, который он окончил в 1838. Молодой Самарин испытал сильное влияние гегелевской философии. Вскоре после знакомства с К.С.Аксаковым (также переживавшем глубокое увлечение гегельянством) он сближается с ведущими славянофилами – А.С.Хомяковым и братьями Киреевскими. Особенно сильным было воздействие на него идей Хомякова. Однако принял эти идеи Самарин далеко не сразу. Еще в начале 1840-х годов он мечтал о своего рода синтезе православия и гегелевской философии, утверждая, что «вопрос о Церкви зависит от вопроса философского, и участь Церкви тесно, неразрывно связана с участью Гегеля». Общение с Хомяковым сыграло решающую роль в отказе Самарина от подобных проектов и формированию у него системы взглядов, о которых он скажет позже, что суть их «сводится окончательно к православному катехизису».

В 1844 Самарин защитил в Московском университете магистерскую диссертацию Стефан Яворский и Феофан Прокопович . В 1846 он стал чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел и вскоре в составе ревизионной комиссии выехал в Ригу, где работал в течении двух лет. В Риге он пишет исследование История городских учреждений Риги , а в 1849 распространяются в списках его Письма из Риги . Славянофильские настроения автора, резкая критика им политики правительства в Прибалтике вызвала суровую реакцию властей. Самарин был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. После освобождения ему было разрешено продолжить службу. В 1854 Самарин вышел в отставку и до конца жизни отдавал все силы общественной деятельности и литературному труду.

Во второй половине 1850-х годов начался процесс подготовки к крестьянской реформе, активным участником которого стал Самарин. В 1853–1856 он пишет записку О крестьянском состоянии и переходе от него к гражданской свободе , где, рассматривая причины поражения в Крымской войне, утверждает, что к таковым следует отнести не столько силу противников России, сколько «наше внутреннее бессилие». Записка, в которой Самарин предложил конкретный план реформ, распространялась в списках и принесла автору общественное признание. Отношение Самарина к крестьянскому вопросу было связано с его общим пониманием своеобразия русской истории. Считая крепостное право «страшной ошибкой», «побочным» итогом развития российской государственности, он был убежден, что крестьянская реформа в конечном счете отвечает интересам всех слоев общества. Для того чтобы реформа действительно обрела национальный характер, она, считал Самарин, должна способствовать сохранению и укреплению крестьянской общины.

В 1859 Самарин активно участвовал в работе комиссий, готовивших программу реформ. В дальнейшем он активно участвовал в осуществлении реформ: был одним из организаторов и лидеров земского движения в 1862–1864 годы, в 1864 принимал активное участие в земельной реформе в Польше, с 1866 состоял гласным Московской городской думы и губернского земского собрания. В 1869 Самарин был избран почетным членом Московского университета, а в 1872 – Московской духовной академии. В 1870-е годы Самарин вступил в полемику с представителями дворянского конституционализма (Р.А.Фадеевым и др.), доказывая, что «игра» в парламентаризм в России может привести в конце концов к господству «аристократической» олигархии и еще более жестокой эксплуатации народа.

В своей религиозно-философской антропологии Самарин в целом следовал принципам философии «соборности» А.С.Хомякова и учению о цельности знания И.В.Киреевского. Критикуя рационализм, он утверждал, что последнему может противостоять только христианская философия, признающая, что полная и высшая истина дается не одной способности логического умозаключения, но уму, чувству и воле вместе, «т.е. духу в его живой цельности».

Самарин Юрий Федорович,

(1819 - 1876) - известный писатель и общественный деятель, родился в богатой и родовитой дворянской семье; окончил курс в Московском университете по философскому факультету. Большие связи в высшем свете, отличное светское образование обеспечивали ему блестящую служебную карьеру, но она его не привлекала. Первоначально он увлекался Гегелем и пытался примирить с ним православие; затем, под влиянием , примкнул к славянофильскому направлению и стал одним из талантливейших его представителей. Богословские воззрения С. воспринял всецело и пытался проводить их в замечательной диссертации о Стефане Яворском и Феофане Прокоповиче, которую он в 1844 году защищал в Московском университете. В Яворском и Прокоповиче С. усматривал представителей двух начал - антипротестантского (момент единства) и антикатолического (момент свободы), которые соединены в православной церкви. Вследствие резких нападок на церковные преобразования XVIII века, в печати могла тогда появиться лишь третья, наименее значительная часть диссертации, под заглавием: "Стефан Яворский и Феофан Прокопович как проповедники" (Москва, 1844). В 1844 году С. поступил на службу, был секретарем 1-го департамента Сената, потом перешел в Министерство внутренних дел и в 1847 году отправился в Ригу делопроизводителем комиссии, которой поручено было обревизовать тамошнее городское управление. Изучив все городские архивы, С. написал историю г. Риги ("Общественное устройство г. Риги", Санкт-Петербург, 1852), изданную в ограниченном количестве экземпляров. Тогда же С. состоял при рижском генерал-губернаторе Е.А. Головине (IX, 70). Слухи о насильственном присоединении к православию эстов и латышей и о возбуждении их православным духовенством против помещиков побудили его написать в 1849 году "Письма из Риги", в которых обсуждалось отношение к России прибалтийских немцев. Письма эти, получившие распространение в рукописи, вызвали неудовольствие влиятельных сфер; С. был привлечен к ответственности по обвинению в разглашении служебных тайн. Благодаря личному вмешательству в дело императора Николая I , который призывал к себе С. для объяснений, дело кончилось для С. 10-дневным арестом в крепости и переводом на службу в Симбирскую губернию. Разъяснение положения дел в Прибалтийском крае и его отношений к России и позже занимало С. и вызвало целый ряд исследований, напечатанных им за границей под заглавием: "Окраины России" (5 вып., Берлин, 1868 - 76). В числе их имеются и ценные исторические исследования, например, очерк крестьянского вопроса в Лифляндии, но главным образом они посвящены задачам русской политики на окраинах. Уже в своих "Письмах из Риги" С. указывал, что задачи эти заключаются в поднятии и укреплении тех общественных элементов, которые дружественно расположены к основному населению государства - а такими элементами в Прибалтийском крае являются латыши и эсты, которые должны быть освобождены от немецкого влияния. В конце 1849 года С. был назначен правителем канцелярии киевского генерал-губернатора Д.Г. Бибикова, которому много содействовал в выработке инвентарей. В 1853 году С. вышел в отставку и подолгу жил в деревне, изучая быт и хозяйственное положение крестьян и все более и более убеждаясь в необходимости отмены крепостного права. Вместе с тем он приступил к изучению истории освобождения крестьян в Западной Европе, преимущественно в Пруссии; в результате получилось обширное сочинение, которое в сокращенном виде напечатано было в журнале "Сельское благоустройство". С 1856 года С. был деятельным сотрудником "Русской Беседы". Когда поднят был вопрос об упразднении крепостного права, С. был назначен членом от правительства в самарском губернском комитете. В 1859 году он был приглашен к участию в трудах редакционных комиссий, где работал в административном и хозяйственном отделениях, представляя, вместе с кн. В.А. Черкасским и некоторыми другими, славянофильское воззрение на народный быт. Деятельное участие принимал С. и в реформах, проведенных Н.А. Милютиным, в 1864 году, в Царстве Польском. Это был, впрочем, мимолетный эпизод в жизни С., которая со времени великих реформ главным образом была посвящена деятельности общественной. Первые три года по освобождении крестьян он был членом губернского присутствия по крестьянским делам в Самаре. С введением земского и городского самоуправления труды С. разделялись между народными школами, которыми он усердно занимался у себя в деревне, и занятиями по земским и городским делам в Москве. Не будучи реформатором, который желал бы подчинить течение жизни какому-либо отвлеченному принципу, С. был по выражению А.Д. Градовского, "человеком реформы", т. е. горячим защитником того, что приобретено русским обществом с 1861 года. Требуя для России самобытного развития, он боялся ломки народного быта, преждевременного искажения его коренных начал, но в то же время всеми силами защищал те нововведения, которые вносили свет в русское общество, хотя бы основная их мысль и была заимствована из-за границы. "Неисправимый славянофил" (по его собственным словам), С. высоко ценил западную цивилизацию. В земском самоуправлении, в зачатках свободного печатного слова, в новом суде он видел условия, способные поднять наш народный дух, сообщить нашей государственной и общественной жизни более национальный характер. Вот почему он восставал против наших "охранителей", поставивших себе целью запугать правительство и подвигнуть его на ломку всего, созданного в эпоху великих реформ. С уничтожающей иронией осмеял он этих "охранителей" в своем ответе (изд. за границей в 1875 году) генералу Фадееву, автору книги "Чем нам быть", доказывая, что мнимое "охранение" желает идти путем чисто революционной ломки во имя отвлеченного принципа. Этот ответ является одним из замечательнейших полемических сочинений в русской литературе. С еще большим блеском полемический талант С. сказался в письмах о иезуитах, появившихся в 1865 году сначала в "Дне", потом отдельной книгой и выдержавших два издания ("Иезуиты и их отношения к России", 2 изд., Санкт-Петербург, 1868; есть польский перевод). По глубине анализа и силе негодующего чувства письма С. могут быть сравниваемы с "Провинциальными письмами" Паскаля. С. разбирает систему авторитетного иезуита-казуиста Бузенбаума, сравнительно умеренного в своих выводах, и на частных правилах иезуитской нравственности выясняет всю ее безнравственность. Вызван был этот трактат С. письмом русского иезуита Мартынова, который, по поводу приезда в Петербург иезуита-проповедника, выступил с защитой своего ордена и вызывал на полемику. Когда перчатку поднял С., иезуиты предпочли воздержаться от дальнейшей полемики. По словам , "ни огромные знания, ни замечательный ум, ни заслуги, ни великий писательский талант не выдвинули бы так вперед замечательную личность С., если бы к ним не присоединились два несравненных и у нас, к сожалению, очень редких качества: непреклонное убеждение и цельный нравственный характер, не допускавший никаких сделок с совестью, чего бы это ни стоило и чем бы это ни грозило". Чуждый властолюбия и честолюбия, С. отличался широкой терпимостью к чужим мнениям: чувства дружбы соединяли этого бойца славянофильской идеи с , ветераном западничества, с которым он расходился и по вопросам чисто теоретическим (возражения С. на "Задачи психологии" ). Возвышенным характером С. объясняется и громадный авторитет, каким он пользовался во всех слоях общества, что особенно ярко сказалось в начале 1870-х годов, при обсуждении в земских собраниях податной реформы: земства многих губерний обращались по этому вопросу за советами к С. В качестве председателя комиссии, избранной московским земством для обсуждения податного вопроса, С. составил подробный, тщательно разработанный проект податной реформы в смысле уравнения всех сословий. В связи с этой работой С. стоит его статья о финансовых реформах в Пруссии в начале XIX столетия (в "Сборнике государственных знаний" Безобразова, т. VI). "Сочинения" С. (т. I - X, Москва, 1877 - 96) издаются его братом Д. Ф. С. Ср. некролог С., писанный ("Вестник Европы", 1876, № 4); Градовский "Трудные годы" (Санкт-Петербург, 1880); "В память Ю. Ф. С." (Санкт-Петербург, 1876); "Материалы для истории философии в России" ("Вопросы философии и психологии", 1891, № 2 - библиографический обзор сочинений С. и о С.).

Самарин Юрий Федорович

Русский общественный деятель, мыслитель, историк, публицист, один из крупнейших славянофилов. Из родовитой дворянской семьи. Окончил Московский университет (1838); магистерская диссертация «Стефан Яворский и Феофан Прокопович» (1844). В 1844-52 на государственной службе, главным образом в Прибалтике. С 1853 занимался литературно-публицистической деятельностью, работал в городских и сословных организациях. Активно участвовал в подготовке и проведении крестьянской реформы 1861, был членом редакционных комиссий (См. Редакционные комиссии).

Вначале был гегельянцем. Под воздействием и в начале 40-х годов С. примкнул к славянофильству. Исходя из православия как особого культурного начала, положенного в основу исторической жизни русского народа, С. развивает мысль о трёх периодах национальной жизни («исключительной национальности», «подражания» и «разумной народности»). Разделяя концепцию «цельного знания» , противопоставляя «тирании рассудка» свободу «нравственного вдохновения», С. считал, что только в народе сохраняется «дух в его живой цельности». Повседневная политическая жизнь представляется ему борьбой народного быта с «бездарною, отвлеченною цивилизацией». Политическая доктрина С. основана на признании только двух сил - самодержавия и сельской общины, которые он неразрывно связывал, причём дворянству С. не придавал особого значения как «нелепой среде», которая по «недостатку народного корня» лишена какой-либо творческой силы. Критикуя материализм, С. утверждал, что он «вовсе не вытекает из естественных наук».

Основные исторические сочинения С. посвящены социально-экономическим и национальным отношениям в Прибалтике, отмене крепостного права в Пруссии, истории иезуитов. В записке «О крепостном состоянии и о переходе из него к гражданской свободе» (1856) С. указывал на крепостное право как на причину социально-экономической отсталости России и, в частности, как на причину неудачи в Крымской войне 1853-56. Из литературно-эстетического наследия С. выделяется статья «О мнениях „Современника“ исторических и литературных» (1847), высказывания о творчестве М. Ю. Лермонтова и Н. В. Гоголя.

Соч.: Соч., т. 1-10, 12, М., 1877-1911; Переписка с баронессою Э. Ф. Раден 1861-1876, М., 1893; Переписка с , «Русь», 1883, № 1-2.
Лит.: , Материалы для истории философии в России, «Вопросы философии и психологии», 1891, №2; Введенский С. Н., Основные черты философских воззрений Ю. Ф. Самарина, Каз., 1899; , Исторические записки, М., 1910; Нольде Б. Э., Ю. Ф. Самарин и его время, Париж, 1926; Ефимова М. Т., Ю. Самарин в его отношении к Лермонтову, в кн.: Пушкинский сборник, Псков, 1968; её же, Ю. Самарин о Гоголе, в кн.: Пушкин и его современники, Псков, 1970; История философии в СССР, т. 2, М.. 1970; Hucke G., J. F. Samarin: seine geistesgeschichtliche Position und politische Bedeutung, Münch., 1970.

М. Т. Палиевский.

Большая советская энциклопедия, 1969 - 1978 гг, в 30 томах.

ЮРИЙ ФЕДОРОВИЧ САМАРИН

(21. IX. 1819- 19. III. 1876).

Один лишь Юрий Самарин, среди главных славянофилов, про-исходил из придворной, чиновной знати и провел значительную часть жизни на государственной службе, где он сыграл немалую роль.

Как и К. Аксаков, он начал с крайнего гегельянства. Далее, Хо-мяков имел решающее значение и для его идейного пути. После мучительных сомнений, он навсегда вернулся к Православию, став духовным единомышленником Хомякова. После смерти последнего, он намеревался продолжать его богословское творчество, но со-знал сам, что ему не хватало Хомяковской цельности. Ум его, скорее аналитического характера, решительно господствовал над чувством. Другая черта, отличавшая его от остальных славянофи-лов: он был убежденным государственником. В- противополож-ность особенно К. Аксакову, Ю. Самарин, в своем идеале социаль-ной монархии, хотя и не умаляет значения общественности, но очень подчеркивает активную, творческую роль государственной власти.

Ряд высказываний Ю. Самарина в той или иной степени отра-жают эту;идею, будь то «Письма из Риги», где он участвовал в государственной ревизионной комиссии, будь то записки, статьи и письма о крестьянской реформе или о задачах русской власти в Западном крае и в Царстве Польском, до и после восстания 1863 г.

В «Письмах из Риги», получивших большую известность, он резко критиковал политику правительства в Прибалтийском крае: поддержку немецкого дворянства, - олигархии, презиравшей все русское и угнетавшей местное население, латышей и эстонцев, так что попирались права России и не осуществлялась социальная мис-сия, осуществление которой молодой Ю. Самарин ожидал от рус-ской власти. Дело закончилось кратковременным заключением его в крепость и личным объяснением с ним Николая I. В этой знаме-

нательной беседе, Николай I указал на недопустимость вызывания национальной розни (нападки Ю. Самарина на немцев) в Империи.

Противник крепостного права по мотивам моральным, государ-ственным, хозяйственным, Ю. Самарин доказывал, что крестьян-ское право пользования землей не менее существенно, чем поме-щичье право собственности. Это, в сущности, вытекало из всего славянофильского понимания русского прошлого, но нашло в нем особенно убедительного защитника.

Он всячески отстаивал неотложность освобождения крестьян с землею при сохранении общины и принял большое участие в кре-стьянской реформе. В подготовительных работах, его голос был одним из самых авторитетных.

Одновременно, Ю. Самарин критиковал дворянские конститу-ционные замыслы, считая их социально реакционными.

Отношение его к польскому вопросу определялось и его от-рицательной оценкой роли Польши в Славянстве (вредное для сла-вян «Латинство»), и его отношением к польскому национальному движению, как сословно-дворянскому. По его мнению, долг рус-ской власти в Царстве Польском тот же, что в Прибалтике: защи-тить, поднять хозяйственно и морально, угнетенное крестьянство. После восстания, Ю. Самарин был одним из 3-х членов комиссии, проведшей реформу, давшую польским крестьянам землю и сель-ское самоуправление. И если Ю. Самарин не мог простить своему другу молодости, Герцену, его революционной деятельности, то особенно он негодовал на его сочувствие польскому восстанию.

Став земским деятелем, Ю. Самарин продолжал отстаивать инте-ресы крестьян от своекорыстной части дворян. Несмотря на горь-кое разочарование в правительственном курсе, он остался против-ником конституционных попыток, считая, что социальная роль мо-нархии еще не сыграна до конца. Для него характерно было сочета-ние социального радикализма с политической умеренностью, не мешавшей, разумеется, совершенному бесстрашию в высказывании своих взглядов, хотя бы перед самим царем.

Блестяще одаренный, человек большого, острого ума, человек долга и труда, Ю. Самарин мог бы дать еще гораздо больше своей стране при более благоприятных общественных условиях.

В сфере религии и философии, он отстаивал с большим блеском идеи своих старших друзей, Хомякова и И. Киреевского, подчас обогащая их. Его любимой мыслью была неразрывная связь веры и нравственности. Он доказывал, что атеисты, сохраняющие иерар-хию ценностей, движимые идеалами добра и справедливости, не додумывают своего атеизма до конца, живут наследством бывшей веры. Этой мысли, достаточно известной, Ю. Самарин придал ред--

кую силу доказательства. На эту тему, преимущественно, у него был знаменитый многочасовой спор с Герценом, во время их свидания в Лондоне.

Он умер скоропостижно, черезчур рано, как многие его единомышленники. Судьба не была благосклонна к славянофилам.

Мы дорожим народностью потому, что в ней видим жизненное осуществление начал истинных, в сравнении с теми, которые вне-сены романскими и германскими племенами, которые нам представ-ляются односторонними, т. е. относительно ложными.

Для нас, как и для всех, цель составляет истина, а не народность; но мы говорим о народности и из слов наших, повидимому, выте-кает, что народность для нас есть цель потому, что в настоящее время, вследствие всего воспитания нашего, мы стоим не на истин-ной, а на инородной точке зрения, мы приобщились к инородному взгляду на вещи.

Народность есть существенное условие успешного развития на-уки и движения науки вперед. Мы утратили это условие и, сознавая свою утрату, говорим о ней...

В мире совершается история человечества, но не кроме народно-стей,... а через народности и только через них... Если бы не было народности, не было бы живого органа для осуществления и заяв-ления общечеловеческих начал.

История движется вперед свободным совпадением народностей с высшими требованиями человечества. Чем свободнее, глубже и шире это совпадение, тем выше стоит народ.

(Замечания на заметки «Русского Вестника» по вопросу о народ-ности в науке. 1857 г. Том I, стр. 147-148).

Значение общинного начала для России и Славянства.

Общинное, начало составляет основу, грунт всей русской истории прошедшей, настоящей и будущей и корни всего великого", возно-сящегося на поверхности, глубоко зарыты в его плодотворной глу-бине, и никакое дело, никакая теория, отвергающая эту основу, не достигнет своей цели, не будет жить...

Семейство и род... город... государственная община... Все эти формы различны между собою, но они суть только формы, момен-ты расширения одного общинного начала, одной потребности жить вместе в

согласии и любви... Таков общинный быт в существе его; он основан не на личности и не может быть на ней основан, но предполагает высший акт личной свободы и познания - самоотречение.(Том I, стр. 50-51),

В национальный быт славян христианство внесло сознание и свободу; славянская община, так сказать, растворившись, приняла в себя начало общения духовного и стала как-бы светскою, исто-рическою стороною церкви.

Задача нашей внутренней истории и определяется как просвет-ление народного общинного начала общинным церковным.

Внешняя история наша имела целью отстоять и спасти поли-тическую независимость того же начала не только для России, но для всего Славянского племен», созданием крепкой государствен-ной формы, которая не исчерпывает общинного начала, но и не противоречит ему.(Стр. 63).

(«О мнениях «Современника», исторических и литературных», 1847 г. Том I),

Сущность революции.

По моим понятиям, революция есть не что иное, как рационализм в действии, иначе: формально правильный силлогизм, обращенный в стенобитное орудие против свободы живого быта. Первою посыл-кою служит всегда абсолютная догма, выведенная априорным пу-тем из общих начал, или полученная обратным путем - обобще-нием исторических явлений известного рода.

Вторая посылка заключает в себе подведение под эту догму данной действительности и приговор над последнею, изрекаемый исключительно с точки зрения первой - действительность не схо-дится с догмой и осуждается на смерть.

Заключение облекается в форму повеления, Высочайшего или нижайшего, исходящего из бель-этажных покоев или из под-земелий общества и, в случае сопротивления, приводится в испол-нение посредством винтовок и пушек, или вил и топоров - это не изменяет сущности операции, предпринимаемой над обществом.

(Письмо к Р. Фадееву, «Революционный консерватизм», 1875 г., стр. 10).

Отсутствие чувства народности. Насилие над бытом и последствия этого.

Кто не ощущает в себе самом, в национальном своем темпера-менте, присутствие тех самых соков, которыми создался и питается исторический быт целого народа, кто видит в нем одну лишь отри

цательную сторону, отсутствие чего-то желанного и кажущегося необходимым, тот естественно не может им дорожить; тому простительно также не испытывать страха при мысли о том отпоре, которым могло бы быть встречено слишком бесцеремонное пося-гательство на свободу и своеобразие этого быта... Жалеть нечего, да и бояться нечего.

Покончить с сельскою общиною и искрошить мирскую землю на неделимые дворы, чтоб наконец завелись и у нас фолльбауеры и кнехты - это им нипочем...

(«К читателю», предисловие к «Революционному консерватизму». 1878 г., стр. 2-3).

Передовые сословии смотрят на народ, как на курьезную окаме-нелость. При таком отношении... что должно произойти в случае беды? Конечно, правительство призовет народ на защиту свято-го и существенного; но если народ и правительство розно понимают существенное и святое?...

Предчувствие социальных экспериментов.

Разве одно нашествие иноплеменников со штыками и пушками угрожает тому, что признается народом за необходимое и святое? Бывают беды и от других причин. Вспомните слепую любовь к но-визне, тупое презрение к обычаям и привычке; самоуверенность полу-просвещения, всецело верующего в безошибочность послед-ней вычитанной теории, наконец, легион невинных, благонамеренных поборников самодержавных притязаний разума на исправление жизни. А чего не выдумает рассудок!

Бедная земля! Какой бесконечный ряд операций и опытов гото-вится для нее вперед», сколько ломки, противоречий, сколько уда-ров по самым чувствительным жилам, сколько даром погубленного труда, сколько напрасного насилия! Что же предохранит ее от всех этих бед... если не отпор... именно того сословия, которое, обладая безошибочностью духовного инстинкта, хранит в себе цельность народной стихии?(Том I, стр. 231-232).

(Замечания на статью С. Соловьева: «Шлецер и анти-историче-ское направление» 1857 г.).

О власти «Божией милостью».

Мы не признаем выработанной западной схоластикой, и нашим духовенством повторяемой с чужого слова, теории «де юре ди-вино». Утверждать, что в силу божественного закона верховная государственная власть принадлежит какой бы то ни было дина-стии, по праву ей

прирожденному, что целый народ отдан Богом в крепостную собственность одному лицу или роду - мы считаем богохульством... Спаситель и апостолы создали Церковь и дали человечеству учение об отношении человека к Богу; но они не соз-давали государственных форм и не писали конституций. (1862 г.).

О конституции и олигархии.

Народной конституции у нас пока еще быть не может, а консти-туция не народная, т. е. господство меньшинства, действующего без доверенности от имени большинства, есть ложь и обман. (1862 г.).

(Барон Нольде, «Ю. Самарин и его время», стр. 178).

Неоконченная роль самодержавия. Исторический выбор: доверие или страх.

Я убежден, что довлеет дневи злоба его и что далеко еще не наступило для России время думать об изменении существующей формы правления... Думаю, что никакая другая власть, в настоя-щую минуту не могла бы внушить такого к себе доверия, ни рас-полагать так легко таким добровольным, единодушным и беспри-тязательным содействием народных сил; вывожу отсюда, что исто-рическое призвание самодержавия еще не исполнилось... Вопрос теперь не в том, какая форма правления для нас лучше, а в том, - которое из двух побуждений, периодически сменяющихся в высших правительственных сферах, окончательно возьмет верх над другим: доверие (или страх.

Если восторжествует первое, то оно даст простор нашим нацио-нальным стремлениям и, тем самым, укрепит за нами наши государ-ственные окраины; ибо Россия, развязанная у себя дома, верная своему историческому призванию, непременно понесет туда дей-ствительную свободу для всех, поставит на ноги народные массы и подымет их дух... Наоборот, второе побуждение повело бы к систематическому давлению внутри и к неразлучному с тем по-слаблению на наших окраинах всем анти-русским стихиям, тяготе-ющим к заграничным центрам.

(«К читателю». «Окраины России». Серия 1-ая 1867 г. Том VIII, стр. 4-5).

Спасительность свободы мнений.

Может быть, есть люди, считающие возможным в мирное время проповедывать обществу безмолвие, безмыслие и безучастие, даже требовать от него этих добродетелей, как верноподданического долга, а в минуты опасности вызывать общественные восторги и общественные пожертвования...

Говорят: да как же допустить общественный ропот? Государь! Если бы после Тильзитского мира вся Россия не возроптала... кто

знает, поднялась ли бы вслед за тем та грозная волна народного воодушевления, которая пронесла на себе через всю Европу... (им-ператора Александра I...

Существует в мире ответственность нравственная, от которой никакая власть на земле уклониться не может.

(Письмо к Александру II. 1868 г. Том VIII, стр. ХУН-Х1Х).

Русская земля признает своим государственным представителем самодержца не потому, чтобы она ничего не мыслила, не жалела, не любила, и чтобы все на свете было ей все равно, а потому, что ее государственный идеал заключает в себе представление о власти, свободно вдохновляемой народною жизнью. (1863 г.).

Католицизм и Славянство. Аристократический строй.

Проследите... до психологической основы все исторические яв-ления, которыми сопровождалась прививка Латинства к славян-ской стихии -■ образование ненародной, строго замкнутой и при-тянутой к Риму иерархии, постепенное возникновение около нее аристократии военно-политической, отторжение власти от поддан-ных, высших слоев общества от низших, быстрое развитие цивили-зации в кругу привилегированных сословий, но цивилизации, не проникающей в народные массы и постепенное сгущение тьмы в низших слоях общества и т. д. - и вы убедитесь, что все это со-вершалось не случайно.(Том I, стр. 331).

Враждебность общинности и соборности.

Историческая задача Латинства состояла в том, чтоб отвлечь от живого организма церкви идею единства, понятого, как власть, облечь ее в видимый символ, поставить, так сказать, над церковью полное олицетворение ее самой и через это превратить единение веры и любви в юридическое признание, а членов церкви в поддан-ных ее главы. Эта задача, перенесенная в мир славянский, в истори-ческую среду общинности, не в тесном только значении совокуп-ления экономических интересов, но в самом широком смысле мно-жества, свободно слагающегося в живое, органическое единство, должна была возмутить естественное развитие народной жизни до последней его глубины. Действительно, Латинство, по свойству внутренних побуждений, из которых оно возникло, было враждеб-но в одинаковой степени: общинности, этой характеристической племенной особенности Славянства, и началу соборного согласия, на котором построена и держится Православная церковь. Понятно, что разрыв в пределах

церковной общины приводил неминуемо к разложению общины гражданской и что, наоборот, среда, в кото-

рой предназначено было развиться историческим силам Славянства, так сказать предопределялась внутренним сродством двух указан-ных выше начал - общинностии соборности.(Т. I, стр. 331-332).

Две души в груди Польши.

Как две души, заключенные в одном теле, Славянство и Латин-ство вели и доселе ведут внутри самой Польши борьбу неприми-римую1, на жизнь и смерть. В ней-то и заключается глубокий тра-гический интерес польской истории, и от неведомого ее исхода за-висит будущность Польши...(Том I. стр. 335).

Двойная противоречивость притязаний.

Все построение политико-социальных притязаний Польши осно-вано на двух противоречиях.

Во имя своей народности, она требует для себя политиче-ского господства над другими, равноправными с нею народно-стями и оправдывает это притязание обетом - служить орудием просветительному началу, которое сгубило и губит ее внутреннюю жизнь.(Том I, стр. 336).

(«Современный объем польского вопроса». 1863 г.).

Братские чувства к польскому народу, несмотря на восстание.

В самый разгар борьбы, если она начнется, ненависть к ближай-шим ее виновникам не найдет доступа в наши сердца. Мы не по-требуем отплаты... но сбережем для лучших времен сознание на-шего племенного родства с поляками. Пусть знают они, что мы не обрадуем врагов славянского мира отречением от уверенности, что рано или поздно благодушие победит озлобление, улягутся пред-убеждения, и примиренные поляки протянут нам братскую руку.

(Проект адреса Самарского Дворянства, апрель 1863 г. Том I, стр. 294).

Самарин, Юрий Федорович

Старший сын Федора Васильевича и Софьи Юрьевны, урожденной Нелединской-Мелецкой, род. в Петербурге 21-го апреля 1819 г., умер в Берлине 19-го марта 1876 г. Он был назван Юрием в честь своего деда по матери, Юрия Александровича, бывшего статс-секретарем при императоре Павле, а в царствование Александра I сенатором и почетным опекуном. По последней должности почетного опекуна Нелединский почти неотлучно находился при императрице Марии Феодоровне и пользовался ее особенным, можно сказать, дружеским расположением. Императрица Мария Феодоровна благоволила и к младшей дочери его - матери Ю. Ф.: по желанию ее, Софья Юрьевна еще в 1810 г. была пожалована во фрейлины. Отец Ю. Ф., Федор Васильевич, боевой офицер, участвовавший почти во всех войнах начала нынешнего столетия, был камергером, когда женился, а после того был пожалован в шталмейстеры и исправлял эту должность при императрице Марии Феодоровне. Вот почему, когда Нелединский доложил императрице Марии Феодоровне о рождении своего внука, она прислала новорожденному пасхальное яичко и вместе с императором Александром Павловичем была восприемницею его от купели.

В этой придворной среде протекло все детство Ю. Ф. до 7 лет. А в то время не только в этой среде, но и вообще в дворянских семьях влияние французской образованности было настолько сильно, что обыденным языком служил не русский, а французский язык. Даже Ю. А. Нелединский, хотя он и хорошо владел русским языком и был в свое время довольно известным русским писателем. однако французскими стихами приветствовал своего внука, когда ему минул год. Неудивительно поэтому, что Ю. Ф. с раннего детства усвоил себе французский язык и охотнее говорил на нем, чем на своем родном языке. Этому, конечно, содействовало и то, что няня у него была не русская, что два с половиною года в детском возрасте он прожил за границею и, что, когда ему минуло 5 лет, воспитание его было поручено французу. Федор Васильевич хотел дать основательное воспитание своим детям и потому, будучи со всем своим семейством в Париже в зиму с 1823 на 1824 г., обратился с просьбою рекомендовать воспитателя для своих детей к аббату Nicolle, известному по своей педагогической деятельности в Петербурге, Одессе и во Франции. Он рекомендовал молодого Пако (Pascault), кончившего курс в лицее и преподававшего потом французский, латинский и греческий языки в разных коллежах. Ему было тогда только 23 года; он был без места и потому охотно принял сделанное ему предложение. В начале 1824 г. он поступил в дом Ф. В., горячо и всецело предался делу, за которое взялся, искренно полюбил своего воспитанника, довел его до университета и навсегда остался верным другом его и всей семьи. Самарин многим ему обязан. Впоследствии Пако Степан Иванович (так называли его в России, хотя настоящее имя его было Адольф) совершенно обрусел и пользовался вполне заслуженною известностью в Москве как лектор французского языка в Московском университете, как преподаватель во многих женских институтах и как один из деятельных членов Московского общества испытателей природы. План воспитания Ю. Ф. был составлен, вероятно, при содействии аббата Nicolle. Предположено было начать систематическое классическое учение с латинским и греческим языками, когда Ю. Ф. достигнет 8-летнего возраста, а 3 года посвятить на воспитание и подготовительное учение. В то время классическое образование составляло редкое исключение в дворянской среде. С 1-го марта 1824 г. до половины 1831 г. Пако вел журнал, в котором ежедневно записывал все, что касалось физического, нравственного и умственного развития своего воспитанника. По этому журналу Ф. В. сам тщательно следил за воспитанием своего сына и руководил всем делом: он приискивал учителей, он приглашал профессоров на домашние экзамены; конечно, благодаря его воздействию, укоренились в Ю. Ф. и преданность православной церкви и те нравственные начала, в особенности чувство долга, которые он проявил в своей жизни. Пако хорошо понимал всю неправильность преобладания французского языка в воспитании русского мальчика и не раз обращал на это внимание родителей. Когда Ф. В. со всею семьею вернулся в Петербург, Пако отметил в журнале: Quoiqu"еn Russie, il apprend fоrt peu sa langue. Sans doute le premier motif est que je suis toujours avec lui. Mais si j"étais le seul, absolument le seul à lui parler français, peut-être remarquerait-on quelque progrès dans la langue russe. Родители сознавали этот существенный недостаток в воспитании детей, но сложившийся образ жизни, а главным образом среда, в которой они жили, мешали им изменить свои привычки и подчинить все делу воспитания. Вот почему Ф. В. решился в 1826 г. выйти в отставку и поселиться в Москве, где можно было устроить жизнь так, как того требовало воспитание детей - дело, которому он решился предаться вполне; у него тогда было 3 сына и 2 дочери. В октябре 1826 г. поступил в дом Ф. В-ча русский наставник; то был Николай Иванович Надеждин, магистр Московской духовной академии, впоследствии профессор Московского университета и издатель "Телескопа". В 1826 г. ему было еще только 22 года; он переехал в дом Ф. В. из Рязанской семинарии, где был профессором словесности и немецкого языка, и до половины 1831 г. занимался воспитанием двух старших детей Ф. В. Чтобы заставить Ю. Ф. говорить по-русски, надзор за ним был разделен по дням между Пако и Надеждиным.

В 1827 г. Ю. Ф. минуло 8 лет и летом началось правильное учение по установленной программе. Надеждин преподавал закон Божий, русский язык в связи с церковнославянским, греческий язык, историю и некоторое время немецкий язык, для которого был потом приглашен особый учитель. Пако преподавал французский и латинский язык, географию и арифметику. Все эти предметы вводились конечно постепенно, но преподавание обоих древних языков было начато одновременно, по получасу в день и притом поочередно: в один день латинский язык, а на следующий - греческий. Заслуживает внимания тот метод, которому следовал Пако в преподавании латинского языка. Еще в 1826 г. он стал понемногу обучать своего ученика латинскому языку практически; в результате получилось то, что, когда летом 1827 г. начались правильные уроки древних языков, в журнале сделана была следующая отметка: Langue latine: il lit, écrit, traduit et apprend quelques mots et entend la lecture d"un ouvrage fait pour son âge et qui l"intéresse. Pendant la leçon, ainsi que pendant la plupart de ses promenades avec moi, il parle latin. В зиму с 1827 на 1828 г. в журнале отмечено: je ne cesserai de lui parler latin. Такие практические занятия с разговором на латинском языке продолжались года два и только осенью 1828 г. было приступлено к изучению грамматики. Одним словом, преподавание латинского языка ведено было по тому же методу, по которому преподаются живые языки. Вероятно, вследствие этого Ю. Ф. и усвоил себе прочно латинский язык: он свободно читал на нем классиков и средневековых писателей. Нельзя того же сказать про греческий язык, несмотря на то, что на изучение его уделялось не менее времени, чем на латинский язык. В продолжение всего домашнего воспитания Ю. Ф. не отличался ни прилежанием, ни благонравием; воспитание его было дело трудное. Тем не менее, на ежегодных домашних экзаменах успехи его оказывались вполне удовлетворительными за исключением, кажется, математики, на преподавание которой не было обращено внимания. Очевидно, что природные способности Ю. Ф. восполняли недостаток прилежания, внимания и настойчивости в учении.

Весною 1834 г. Ю. Ф. минуло 15 лет, и осенью он вступил в Московский университет на словесное отделение. В своих воспоминаниях об университете Ю. Ф. писал в 1855 г.: "Чтобы дать понятие о том, до какой степени все мы были худо приготовлены, достаточно рассказать одно. На первой лекции Шевырев заставил нас написать под диктовку несколько страниц, потом дал нам полчаса на внимательное прочтение написанного и у всех, за весьма немногими исключениями, к числу которых я не принадлежал, на каждой странице оказалось у кого 10, у кого 20 грубейших ошибок против правописания. Это нас ужасно пристыдило и не я один, многие из моих товарищей, благодаря этому уроку, серьезно принялись за грамоту". Впоследствии Ю. Ф. всегда с благодарностью вспоминал о С. П. Шевыреве за ту пользу, которую ему принесли практические занятия его со студентами по русскому языку. "Из профессоров того времени сильнее всех действовал не только на меня, но и на многих других Погодин. Он не заискивал популярности, как И. И. Давыдов; лекции его не отличались художественною законченностью и совершенною новизною лекций Печорина; в даре изустного изложения он далеко уступал Крюкову; но он отличался тем, чего не имел никто из них - мы чувствовали в нем самостоятельное направление мысли, направление согретое глубоким сочувствием к русской жизни. Чему нас выучил Погодин, я не могу сказать, передать содержание его лекций я был бы не в состоянии; но мы были им наведены на совершенно новое воззрение на русскую историю и русскую жизнь вообще... Все это высказывал Погодин довольно нескладно, без доказательств, но высказывал так, что его убеждения переливались в нас". Учение Ю. Ф-ча в университете совпало с введением нового устава, по которому между прочим к трехгодичному курсу учения был прибавлен один год, и с оживлением университета вследствие назначения на должность попечителя графа Строганова и прибытия из-за границы молодых профессоров. Ю. Ф. окончил курс в университете 19-ти лет первым кандидатом и получил вследствие этого право поступить на службу прямо в министерство.

Товарищами его по первому отделению философского факультета, окончившими курс вместе с ним, были Ф. И. Буслаев и М. Н. Катков.

По выходе из университета Ю. Ф. начал готовиться к магистерскому экзамену. В это время он сошелся с К. С. Аксаковым, который был двумя годами старше его, кончил курс в 1835 г. и тоже готовился к магистерскому экзамену. Это знакомство скоро перешло в искреннюю дружбу. "В то время, писал С. Аксакову в 1846 г., я находился под сильным твоим влиянием. Ты первый высказал все неясные для меня ощущения души моей, неопределенные сочувствия, требования пробудившейся мысли. Под твоим влиянием определился мой образ мыслей". Действительно, под влиянием Аксакова Ю. Ф. окончательно отрешился от французского направления, начало чему было положено в университете лекциями Погодина и отчасти Шевырева. Аксаков увлек С. своею горячею проповедью о народных русских началах. Осенью 1840 г. они вдвоем взялись истолковать эти начала приехавшему в Москву члену палаты депутатов Могену. В письме, написанном по-французски, Ю. Ф. изложил ему "свое мнение о трех периодах (исключительной национальности, подражания и разумной народности) и о двух началах нашей народности - православии и самодержавии". В феврале 1840 г. С. выдержал магистерский экзамен и принялся писать диссертацию о Стефане Яворском и Феофане Прокоповиче. Без малого четыре года он посвятил этому труду. В это время он вошел в близкие сношения с тем кругом людей, которые известны под именем славянофилов и во главе которых стояли А. С. Хомяков и два брата Киреевские. Но С. и Аксаков в эту пору еще далеко не вполне признавали себя сторонниками направления этих корифеев славянофильства. С. предстояло пройти еще через одну стадию развития, прежде чем окончательно примкнуть к ним. В этом отношении решающее значение для него имел год, протекший между окончанием диссертации в 1843 г. и диспутом, бывшим 4-го июня 1844 г. Философия Гегеля, которую он в это время изучал и которая властвовала над умами, привела его к томительному раздвоению, к тяжелой внутренней борьбе. В развитии его совершался перелом; он "вел тяжелый мучительный спор с самим собою"; он готов был отречься от своей диссертации и признать, что "вне философии Гегеля православная церковь существовать не может". Из этой внутренней борьбы вывел Самарина Хомяков. Он один у нас устоял в 40-х годах против увлечения философиею Гегеля и мог отнестись к ней критически, имея в то время уже твердо сложившиеся убеждения. Много лет спустя, С. так определил значение Хомякова: "Для людей, сохранивших в себе чуткость неповрежденного религиозного смысла, но запутавшихся в противоречиях и раздвоившихся душою, Хомяков был своего рода эмансипатором; он выводил их на простор, на свет Божий, и возвращал им цельность религиозного сознания... Для многих сближение с Хомяковым было началом поворота к лучшему и остается навсегда в их признательной памяти, как знаменательное событие их собственной внутренней жизни". Такое знаменательное событие и совершилось с Ю. Ф. в 1843 и 1844 г.; он признал Хомякова своим учителем; вместе с тем окончилось влияние на него К. С. Аксакова, с которым, однако, он остался навсегда "связан единством основных убеждений и сочувствий". Так определилось направление Ю. Ф., которому он остался верен до конца своей жизни. Диссертация Ю. Ф. состояла из 3 частей: первые две - Феофан Прокопович и Стефан Яворский, как богословы и как иерархи - не были допущены к печати, и на диспуте обсуждалась только третья часть, посвященная оценке обоих иерархов, как проповедников. После блестящего диспута Ю. Ф. был утвержден в звании магистра. Его желание было посвятить себя профессорству, но, исполняя волю своего отца, он отправился 7-го августа 1844 г. на службу в Петербург и был причислен к департаменту министерства Юстиции. С тех пор, в продолжение 8 с лишком лет, он проходил разные должности, состоя на службе государственной. С небольшим год он прослужил в Сенате; эта служба крайне тяготила его; 9-го февраля 1846 г. он перешел в министерство внутренних дел и был прикомандирован, в качестве помощника делопроизводителя, к открытому в то время в Петербурге Комитету об устройстве быта лифляндских крестьян. Хотя занятия этого Комитета продолжались недолго, но для Ю. Ф-ча они имели важное значение. Перед ним внезапно предстал крестьянский вопрос, поставленный не теоретическими соображениями, а выдвинутый самою жизнью. Он увидел, что решение его может быть не только предметом неопределенных чаяний, что оно положительно поддается законодательным и административным мерам. "В моих глазах, писал он Аксакову, был решен важный вопрос о праве на землю лифляндских крестьян не соединенными силами двух министерств, а 30-летним помещиком, никогда не служившим". Не слышится ли в этих словах как бы предчувствие того участия, которое ему, тоже как помещику, пришлось принять в деле освобождения крестьян? Сверх того в этом Комитете Ю. Ф. впервые ознакомился и с остзейским вопросом. По закрытии Комитета Самарин был назначен 3-го мая 1846 г. чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел и прикомандирован к ревизионной комиссии, которой было поручено изучить городское устройство и хозяйство Риги и составить проект преобразования средневекового устройства этого города. Этим закончилась почти двухлетняя служба Ю. Ф. в Петербурге; во все это время он был так поглощен служебными занятиями, что мог посвящать лишь немного времени литературным трудам; поэтому в печати за это время появились только две статьи его: разбор сочинения гр. Соллогуба "Тарантас" и возбудившая сильную полемику критическая статья "О мнениях Современника, исторических и литературных". В этой статье Ю. Ф. впервые формулировал главные положения славянофильского учения в пределах затронутых в его статье вопросов.

Ю. Ф. выехал из Петербурга в Ригу 21-го июля 1846 г. вместе с председателем комиссии Я. В. Ханыковым. Служба его там продолжалась два года. На него возложено было составление "Истории городских учреждений Риги". Исследование это было напечатано министерством в 1852 г. и хотя оно назначалось только "для лиц высшего управления", однако бывший министр внутренних дел Л. А. Перовский не решился выпустить его из своего кабинета и все издание погибло; уцелело только 2-3 экземпляра, составляющие теперь библиографическую редкость. В предисловии к этому исследованию, написанном Ханыковым, сказано, что "исторические сведения о постепенном развитии рижской городской общины должно было почерпать из местных летописей, записок и протоколов двух городских гильдий; лишь немногие из этих источников были изданы, большинство же заключалось в рукописях нередко на трудно понятном древненемецком языке". Кроме этого служебного труда, Ю. Ф., под конец своего пребывания в Риге, написал еще Письма об Остзейском крае. Цель, с которою он взялся за перо, высказана им самим в письме к Аксакову, написанном в апреле 1848 г.: "систематическое угнетение русских немцами, ежечасное оскорбление русской народности в лице немногих ее представителей - вот что волнует во мне кровь и я тружусь для того только, чтобы привести этот факт к сознанию , выставить его перед всеми ". По приезде в Петербург Ю. Ф. представил в рукописи свои "Письма из Риги" министру внутренних дел, как своему начальнику. Письма эти получили огласку и возбудили негодование немецко-остзейской партии и стоявшего во главе ее тогдашнего остзейского генерал-губернатора князя Суворова. Она достигла того, что, по истребовании от С. объяснения, признанного неудовлетворительным, он был по Высочайшему повелению посажен в Петропавловскую крепость. После 12-дневного заключения в ней, 17-го марта 1849 г., в 9 ч. вечера, явился к нему в крепость фельдъегерь и повез его к Государю в Зимний дворец. Император Николай сделал ему строгое внушение за разглашение того, что считалось, по тогдашним понятиям, канцелярскою тайною, и за возбуждение вражды немцев против русских, но обошелся с ним милостиво. Он закончил свою речь словами: "Теперь это дело конченное. Помиримся и обнимемся. Вот ваша книга, вы видите, что она у меня и остается здесь". Государь велел С. ехать в Москву и дожидаться распоряжения о назначении его там на службу. Но в это время генерал-губернатором в Москве был граф Закревский, который крайне враждебно относился к славянофилам. Вследствие его докладов Государь изменил свое милостивое расположение к Ю. Ф.; места в Москве ему не дали и его забыли. Графу Перовскому пришлось испросить у Государя разрешение командировать С. в какую-либо губернию с поручением от министерства. Государь изъявил на это согласие, но так как он не хотел, чтобы С. служил в Петербурге, то поставил условием, чтобы он был "отчислен к губернатору" той великороссийской губернии, в которую он будет переведен на службу. Ю. Ф. предполагал отправиться либо в восточную Сибирь либо в Симбирскую губернию, где у отца его было имение. Перовский воспротивился назначению его в Сибирь, и потому 3-го августа 1849 г. он был командирован в распоряжение симбирского губернатора. В Симбирске однако ему пришлось прожить недолго; вследствие доноса о вредном влиянии его на тамошнее общество, он был командирован 15-го октября, в качестве чиновника особых поручений при министре, в распоряжение киевского генерал-губернатора Д. Г. Бибикова. Приезд его в Киев совпал со введением во всем юго-западном крае "инвентарей", определявших земельные отношения крестьян к помещикам. Ю. Ф. никакого участия в этом деле не принимал, но с сочувствием следил за ним. Приобретенное им, таким образом, знакомство с хозяйственными условиями юго-западного края дало ему возможность впоследствии принять деятельное участие в трудах редакционных комиссий по составлению Местного Положения того края. Через год по приезде в Киев Ю. Ф. поручено было управление канцеляриею генерал-губернатора. На этом и закончилась его служебная карьера; 21-го февраля 1853 г. он был уволен в отставку. Не по своему желанию поступил Ю. Ф. на службу; он тяготился ею, и тем не менее, окидывая теперь взглядом всю жизнь Ю. Ф., нельзя не признать, что этот 8-летний период его жизни имел для него значение подготовительной школы к делу, которое он считал задачею своей жизни. В продолжение своей кратковременной службы ему пришлось дважды быть свидетелем практического решения крестьянского вопроса в такое время, когда в центральной полосе России не было об этом и слуха. Сверх того, служба ознакомила его со сложным механизмом административным и дала ему некоторый административный навык, а то и другое было необходимо для участия в решении такого вопроса, который захватывал все стороны жизни государственной.

Но этой школы было недостаточно: требовалось еще ознакомиться на деле с отношениями крестьян к помещикам, с сельским хозяйством и с бытом крестьян. Обстоятельства сложились так, что и эту школу Ю. Ф. прошел в течение 5 лет по выходе в отставку и до поступления в самарский губернский комитет по улучшению быта помещичьих крестьян. Еще до получения отставки, в декабре 1852 г. Ю. Ф. окончательно выехал из Киева и поселился опять в Москве, чтобы жить с престарелым отцом своим и помогать ему в управлении имениями. После кончины его все дела семейные перешли на руки Ю. Ф.; он объезжал имения, проживал в них летом, изучал хозяйство в Тульской и в Самарской губернии, а зимы проводил в Москве, в кругу семьи своей и близких друзей. Уже с 1853 г. он приступил к составлению записки "О крепостном состоянии и о переходе из него к гражданской свободе"; но она была окончена и пущена в обращение только в 1856 г. В продолжение своей 8-летней службы Ю. Ф., кроме вышеуказанных двух статей, ничего не печатал: у него не доставало на то времени и к тому же, вследствие гонения на славянофилов, цензура не пропускала ничего, что исходило от лиц, принадлежавших к этому направлению. Но с новым царствованием обстоятельства изменились: в 1856 г. было разрешено славянофилам издавать "Русскую Беседу", а с 1858 г. "Сельское Благоустройство", посвященное исключительно крестьянскому делу. В обоих этих изданиях Ю. Ф. принял деятельное участие. Даже состоя на службе в симбирском ополчении, в зиму с 1855 на 1856 г., он написал для первых двух книг "Русской Беседы" статьи "О народности в науке" и "О народном образовании ", вызвавшие в свое время сильную полемику. За исключением этих статей, все написанное им в это время имело прямое или косвенное отношение к крестьянскому вопросу. Главные труды его этой эпохи составляют его статьи о сельской общине и исследование "Упразднение крепостного права и устройство отношений между помещиками и крестьянами в Пруссии". Это исследование было написано им потому, что он признавал необходимым прежде, чем приступать к законодательному решению крестьянского вопроса, основательно ознакомиться с тем, как вопрос этот был решен в Пруссии и в особенности изучить деятельность по крестьянскому делу Штейна, известного прусского политического деятеля в начале нынешнего столетия.

Наконец наступила та пора, когда столь давно лелеянная мысль должна была осуществиться, когда то, что еще недавно казалось мечтою, надлежало облечь в плоть и кровь, когда представилась возможность Ю. Ф. приложить к решению крестьянского вопроса всю приобретенную им опытность административную, хозяйственную и жизненную, все знание крестьянского дела, которое далось ему как бы случайно и которое он восполнил упорным трудом. Высочайшие рескрипты 20-го ноября 1857 г. призвали дворянство к разработке Положения об улучшении быта крестьян; открылись повсеместно губернские комитеты, и Ю. Ф. получил 25-го июня 1858 г. приглашение вступить в Самарский Комитет в качестве члена от правительства. Комитет был открыт 25-го сентября; с тех пор, в продолжение 5 лет Ю. Ф. занимался почти исключительно и почти без перерыва крестьянским делом. То была страдная пора в его жизни. В Самарском Комитете занятия продолжались до июня 1859 г. За все это время Ю. Ф. вел оживленную переписку с кн. В. А. Черкасским и с А. И. Кошелевым, которые оба были тоже членами от правительства: первый в Туле, второй в Рязани. Эта в высшей степени интересная переписка отражает как в фотографии те страстные, раздражительные прения, которые велись в комитетах между членами большинства, отстаивавшими интересы дворянства, и членами меньшинства, которые горячо стояли за освобождение крестьян. По утвержденной правительством программе Ю. Ф. составил проект Положения, который кроме него был подписан еще 4 членами меньшинства. По окончании этой работы, он отправился немедленно в Петербург для участия, в качестве члена-эксперта, в Редакционных Комиссиях. К сожалению он запоздал приездом. Редакционные Комиссии были учреждены еще 4-го марта 1859 г. для рассмотрения проектов Положения, которые постепенно поступали из Губернских Комитетов. По мере того, как съезжались в Петербург эксперты, приглашенные из разных губерний, между членами Редакционных Комиссий начинал уже слагаться окончательный взгляд на то, как следовало отнестись к коренным вопросам этой реформы. В особенности столковались между собою наиболее влиятельные члены хозяйственного отделения Редакционных Комиссий, Н. А. Милютин, бывший председателем этого отделения, и кн. В. А. Черкасский, приехавший в Петербург ранее Ю. Ф. С теми выводами, к которым все члены Хозяйственного Отделения уже пришли на частных совещаниях, Ю. Ф. был не вполне согласен. Сущность его взгляда на крестьянскую реформу заключалась в следующем. Отвергая безусловно личное освобождение крестьян без земли, он придавал самое главное значение вопросу о наделе с сохранением общинного землевладения. Он полагал, что в великороссийских губерниях с общинным владением землею надел следовало определить на каждое сельское общество не по числу ревизских душ, а по единожды навсегда исчисленному для этого общества числу тягл; что надел на тягло должен быть определяем по норме, установленной для каждой из местностей, на которые должна быть подразделена губерния. На отведенную, таким образом, в бессрочное и неотчуждаемое пользование землю, под названием крестьянской или мирской, обществу должно быть предоставлено право выкупа. Но если существовавший надел превышал нормальный надел, то за обществом должно быть признано право удержать за собою излишек за добавочную повинность, но без права выкупа этого излишка. Вопрос о наделе Ю. Ф. признавал коренным, потому что, по его мнению, он решался в то время окончательно, без возможности исправления его в будущем. Что касается вопроса о повинностях, которые, по его мнению, тоже следовало исчислять по тяглам, то его не пугала величина повинности: во-первых, потому, что это дело было исправимо в будущем и, во-вторых, потому, что всякое уменьшение повинности непременно связывалось с уменьшением поземельного надела. Точно так же и по вопросу о переходном состоянии и о выкупе Ю. Ф., хотя и признавал, что вся реформа должна была завершиться выкупом, но опасался хоронить этою развязкою и нисколько не пугался продолжительности переходного или так называемого срочно-обязанного состояния. Если спешить выкупом, то, по его мнению, для осуществления финансовой операции пришлось бы непременно понизить повинность, а понижение повинности по необходимости влекло за собою уменьшение надела. В этом взгляде на самую существенную, хозяйственную сторону реформы Ю. Ф. расходился даже с тем человеком, мнением которого он наиболее дорожил - с А. С. Хомяковым. Ввиду оказавшегося разногласия между взглядом Ю. Ф. и теми принципами, на которых окончательно, еще до его приезда, утвердились его друзья, не менее чем он воодушевленные желанием, чтобы реформа совершилась на благо крестьян, он думал удалиться из Редакционных Комиссий. Но он пожертвовал своими личными взглядами и подчинился убедительным просьбам своих друзей не покидать общего дела, а довести его до конца. Теперь, когда прошло уже 35 лет после освобождения крестьян, можно, кажется, сказать, что взгляд Ю. Ф. был во многом верен особенно относительно будущего, которого не следовало упускать из виду, но, по вопросу о переходном состоянии, может быть, он не придал достаточного значения, так сказать, психологическому моменту, в который приходилось решать вопрос. Дело в том, что не только помещики, но и крестьяне, требовали окончательной развязки. Крестьяне готовы были идти не только на уменьшение надела, а даже на полный отказ от него, лишь бы достигнуть окончательной развязки. Вот до чего назрел вопрос. Но это настроение крестьян обнаружилось только позднее, когда начали приводить в исполнение Положение 19-го февраля. Неудивительно поэтому, что имея в виду будущее и отстаивая преимущественно интересы крестьян, как стороны безгласной в этом деле, он не придал должного значения означенному психологическому моменту. В Редакционных Комиссиях он работал, главным образом, в хозяйственном отделении по вопросу о повинностях вместе с П. П. Семеновым, и, сверх того, принимал деятельное участие в составлении Местного Положения юго-западного края. Члены Редакционных Комиссий работали дружно; большого разногласия между ними не было. Но раздражение в обществе против Редакционных Комиссий и усиленный труд надорвали силы Ю. Ф.; прилив крови к утомленному мозгу вынудил его на время прекратить всякие занятия и уехать в сентябре 1859 г. за границу. Отсутствие его было, однако, непродолжительно; уже в декабре он вернулся в Петербург и продолжал работать в Редакционных Комиссиях до закрытия их 10-го октября 1860 г. В это время постигли Ю. Ф. два тяжелых удара - умерли один вслед за другим два самые близкие ему человека: А. С. Хомяков (23-го сентября) и К. С. Аксаков (7-го декабря). Несмотря на сильное нравственное потрясение, испытанное Ю. Ф. от этих известий, он вернулся в Петербург по отдаче последнего долга почившим. Покуда проект Положения рассматривался в Главном Комитете, он помогал Н. А. Милютину, который, не состоя членом Комитета, был приглашаем великим князем Константином Николаевичем для постоянных частных совещаний. Ю. Ф. составил в это время для великого князя несколько записок в опровержение мнений, которые подавались членами Главного Комитета против проекта Положения, выработанного Редакционными Комиссиями. Тогда же был написан им проект манифеста 19-го февраля, хотя он был изменен Н. А. Милютиным и кн. Черкасским, а потом и совершенно переделан митрополитом Филаретом, но из него взяты были в другой редакции почти единственные слова, которые были поняты народом. Его проект кончался обращением к народу: "Православные! не омрачите этого светлого дня ни диким разгулом, ни буйным веселием; но, в трезвом сознании лежащих на вас обязанностей, возблагодарите Всевышнего, Подателя всяких благ, и, осенив себя крестным знамением, вступите бодро в новую жизнь". Впоследствии Ю. Ф., вспоминая это обстоятельство, говорил, что хотя митрополит Филарет и заимствовал из его проекта заключение, но как знаток слова, он обратил придаточное предложение в главное и тем придал ему, конечно, больше силы: "Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного". Наконец, законодательная работа была окончена; Положение было утверждено Государем в навеки памятный день 19-го февраля 1861 г. Надлежало теперь приводить Положение в исполнение. Ю. Ф. не уклонился и от этой работы. В начале марта он поехал в Самару, чтобы принять участие, в качестве члена от правительства, в Губернском по крестьянским делам присутствии. Два года он трудился в Самаре над поверкою "Уставных грамот" и над разрешением тех частных вопросов, которые возникали по ходу дела. Наконец, когда большая часть Уставных грамот была составлена, Ю. Ф. признал, что он задачу свою выполнил, что дело доведено им до конца. Самарское общество, на глазах которого протекла деятельность его в Губернском Комитете и в Губернском Присутствии, почтило его на прощанье целым рядом обедов, учреждением двух стипендий его имени в гимназии и в женском училище и званием почетного гражданина г. Самары. Ю. Ф. выехал в Москву в июне 1863 г. и предполагал отправиться за границу, чтобы поправить свое здоровье, расшатанное усиленными, почти 5-летними трудами по крестьянскому делу. Но пришлось отложить это намерение. В начале октября он, по просьбе Н. А. Милютина, согласился принять участие в комиссии, которой было поручено изучить крестьянский вопрос в Царстве Польском и выработать проект Положения для тамошних крестьян. Ю. Ф. прожил в Варшаве 6 недель и вместе с остальными членами комиссии, под прикрытием сильного конвоя вследствие продолжавшегося еще мятежа, объехал три уезда, чтобы изучить на месте положение крестьян. Впечатления, вынесенные им из этой поездки, были изложены им в записке, которая от комиссии была представлена Государю. Вместе с Н. А. Милютиным и кн. В. А. Черкасским Ю. Ф. выработал проект "Положения об устройстве сельских гмин и крестьянского быта в Царстве Польском" и в январе 1864 г. принял участие в особом комитете, который был учрежден, под председательством кн. П. П. Гагарина, для рассмотрения означенного проекта Положения. Оно было Высочайше утверждено 19-го февраля 1864 г. На этот раз занятия крестьянским делом окончательно завершились для Ю. Ф.; вместе с тем завершился и почти 20-летний период его жизни, начавшийся со вступления его на службу в Петербурге в 1844 г. Здоровье его было так расшатано, что он считал себя неспособным ни к какому усиленному труду; 30-го марта 1864 г. он писал: "мое здоровье в одном положении, т. е. со дня на день хуже. Надежды на выздоровление я никакой не имею. Придется умирать медленно, долго и постепенно; впрочем я далек от уныния и надеюсь рассчитаться с жизнью непостыдно". Но Ю. Ф. ошибался: хотя он и был серьезно болен - несколько раз повторявшиеся приливы крови к мозгу действительно потрясли его нервную систему, последствием чего был даже паралич правого глаза - но крепкий организм его перенес эту болезнь; продолжительный отдых за границею и лечение водами и виноградом восстановили его силы. Ему дано было прожить еще 12 лет и принести немало пользы своему отечеству.

Эти 12 лет составляют период его общественной и литературной деятельности. Жизнь его текла в это время довольно однообразно. Почти ежегодно он ездил за границу для поправления здоровья и для печатания своих литературных трудов. Часть лета и осень он обыкновенно проводил в своем имении на берегу Волги в Самарской губернии. Здесь он писал "Окраины", "Письма об иезуитах", подготавливал к печати богословские сочинения Хомякова, занимался тремя открытыми им сельскими школами и даже в последние годы сам учил в одной из них. Отдыхал он от занятий, садясь за шахматный стол, или отправляясь на целый день на охоту, которой он со страстью предавался еще с юности своей. Зимы Ю. Ф. проводил в Москве, откуда ездил ненадолго в Петербург навещать своих друзей. Этот период жизни Ю. Ф-ча совпадает со второю половиною царствования Александра II, когда в правительственных сферах все усиливалась реакция против того, что было совершено в первое десятилетие этого царствования. Неудивительно поэтому, что в означенных сферах чуждались Ю. Ф-ча, а он, конечно, ничего не искал. Только раз, и то в начале этого периода, вспомнили о нем: в декабре 1865 г., по особому Высочайшему назначению, ему было поручено председательствовать в Самарском Губернском Земском Собрании. Общественная деятельность его за все это время сосредоточивалась в Москве. С 1866 г. до самой смерти он состоял гласным городской думы и губернского земского собрания. Принимая самое живое участие в заседаниях, он поражал всех своим даром слова, отличавшимся ясностью, логичностью и простотою изложения. И. С. Аксаков так определил дар слова Ю. Ф. и его слог: "он никого не увлек художественностью и страстностью речи, подобно К. С. Аксакову; но, доведя мысль до совершенной отчетливости, он выражал ее в устном и письменном слове с такою точностью и прозрачностью, в такой неотразимой последовательности логических выводов, что это составляло красоту своего рода: подобного ему в этом отношении, по крайней мере в России, но было другого и едва ли скоро будет". Кроме участия в заседаниях С. работал в комиссиях и работал как труженик; в думской комиссии о пользах и нуждах общественных он был председателем с 1866 по 1875 г. с краткими перерывами. Когда в Москве было получено известие о кончине Ю. Ф., городской секретарь М. П. Щепкин в заседании Думы, посвященном памяти его, вывел на справку, что за одни последние три года было заслушано Думою 40 докладов за подписью "Председатель Ю. Самарин. "А кому из нас неизвестно, пояснил городской секретарь, что значила эта подпись? Она значила, что весь доклад от начала до конца, вся черная и белая работа была исполнена рукою самого председателя комиссии, которой он был и надежным руководителем и усердным работником". Очень верно охарактеризовал деятельность Ю. Ф. в Московской Думе Н. П. Гиляров, хорошо знавший его: "Автор "Иезуитов" и "Окраин" с беспримерной добросовестностью засаживал себя, как последний рабочий, за какой-нибудь вопрос о прирезке городской земли к кладбищам, о вывозе городских нечистот или о стене Китая-города. Это, как метко выразился некто, было топление печи красным деревом, куда годились бы и осиновые поленья. Но Ю. Ф. был иного мнения и нашел долгом отдать себя такой деятельности. "Теперь нужны не зодчие, а каменщики; не планы сочинять, а кирпичи класть". Почти этими словами, но именно этим сравнением отвечал он на наше удивление и сожаление... Последние годы мыслителя были убиты на подвижничество в виде кладки кирпичей городского самоуправления". Московская Дума высоко ценила труды Ю. Ф. и потому с глубоким чувством сожаления отнеслась к неожиданному известию о кончине его. После горячей речи князя А. А. Щербатова в память о почившем Дума постановила: в знак признательности за плодотворную деятельность Ю. Ф. на пользу московского городского общества поставить его портрет в зале заседаний Думы и учредить две стипендии его имени в университете и в духовной академии. Московское губернское земское собрание тоже учредило стипендию его имени в Поливановской учительской семинарии. Из трудов Ю. Ф. по земству особенно выдается составленный им в 1871 г. доклад комиссии по вопросу об изменении системы подушных сборов. Комиссия эта, в которой участвовали все лучшие силы московского земства, работала под председательством Ю. Ф. в продолжение всей зимы, с 1870 по 1871 г. Она составила проект замены подушной подати и подушного государственного земского сбора тремя налогами: раскладочным на землю, окладным на строения в уездах и поразрядным окладным личным налогом. Вполне сознавая, что разработка этого проекта составляла, главным образом, труд Ю. Ф., члены комиссии в знак благодарности поднесли ему изящный альбом со своими портретами. После работы в этой комиссии Ю. Ф. не переставал заниматься этим вопросом: правительство намеревалось в то время приступить к податной реформе. Но Ю. Ф. полагал необходимым, прежде чем браться за решение податного вопроса законодательным путем, предварительно основательно изучить его точно так же, как это им было сделано в пятидесятых годах по крестьянскому вопросу. С этою целью он предпринял исследование о том, как совершена была податная реформа в Пруссии, и изучал этот вопрос не только по книгам, но и посредством сношений с теми лицами, которые приводили эту реформу в исполнение. Во время своих поездок в Германию, он заводил с этою целью знакомство с чиновниками прусскими, а в 1874 г. присутствовал на съезде немецких экономистов в Эйзенахе и слушал там доклад известного экономиста Нассе о личных налогах. К сожалению, этот труд Ю. Ф. остался недоконченным; но часть его была напечатана после его смерти, в VI томе "Сборника государственных знаний" В. П. Безобразова под заглавием "Финансовые реформы в Пруссии в начале нынешнего столетия".

Такая, можно сказать, кипучая общественная деятельность не сполна однако поглощала силы Ю. Ф.. У него еще оказывалось достаточно и времени и энергии, чтобы усиленно предаваться литературным занятиям. Талант его окончательно созрел; к этому последнему периоду его жизни относятся главные литературные труды его, которые навсегда останутся связаны с его именем. Напечатанное в газете "День" в 1864 г. письмо иезуита И. Мартынова к редактору "Дня", И. С. Аксакову, дало Ю. Ф. повод написать 5 ответных писем отцу Мартынову. Они были напечатаны в газете "День" в 1865 г. и потом были издаваемы три раза отдельными книжками под заглавием "Иезуиты и их отношение к России"; сверх того, это сочинение вышло в переводе на французский и на польский языки. Н. П. Гиляров, который сам был замечательный мыслитель-богослов, так отозвался об этом труде Ю. Ф.: "какое тонкое понимание, какой прорезающий анализ в его “Иезуитах”! Лучшей оценкою силы этого сочинения служит то, что орден Лойолы не дерзнул даже выступить с ответной полемикой: прием, между прочим, предсказанный самим бессмертным автором". После писем к о. Мартынову об иезуитах Ю. Ф. принялся за богословские сочинения А. С. Хомякова. Он проредактировал сделанные кн. Е. А. Черкасскою и Н. П. Гиляровым переводы брошюр Хомякова с французского языка и его писем к Пальмеру с английского языка и написал свое известное предисловие, в котором определил значение Хомякова, как богослова, выяснившего идею церкви с православной точки зрения. Этот том сочинений Хомякова был напечатан Ю. Ф. в чешской Праге в 1867 г. В связи с этими двумя трудами его, которые примыкают в его магистерской диссертации и составляют как бы продолжение ее, следует упомянуть написанный им в 1872-1875 г., по вызову К. Д. Кавелина, разбор его сочинения "Задачи Психологии" и, наконец, посмертный труд его, о котором будет сказано далее. К этой же эпохе относятся его литературные труды из области публицистики. Ю. Ф. вернулся снова к остзейскому вопросу, который ему пришлось изучить еще в молодости. Но теперь этот вопрос был поставлен им шире. Он находил неправильною нашу тогдашнюю внутреннюю политику в отношении вообще к окраинам России. Он признавал, что национальное направление нашей внутренней политики сильно поколебалось в 60-х и 70-х годах и что это не могло не вызвать центробежного стремления в Польше, Финляндии, Остзейском крае и даже на Украйне и на Кавказе. Для противодействия этому направлению, клонившемуся к федеративному устройству России, Ю. Ф. и предпринял издание "Окраин России", которые он печатал за границею. По выходе в 1867 г. первых двух выпусков Ю. Ф. был вызван в ноябре 1868 г. московским генерал-губернатором для объявления ему Высочайшего неудовольствия за начатое им издание. Вследствие этого С. было написано всеподданнейшее письмо к императору Александру Николаевичу; он изложил в нем политическую исповедь свою и выяснил, с каким намерением он предпринял заграничное издание. Затем следующие выпуски "Окраин" и полемические брошюры по поводу их продолжали выходить за границею: в 1869 г. был напечатан ответ Ю. Ф. на анонимное письмо, появившееся в Баден-Бадене; в 1870 г. ответ Бокку и Ширрену; третий выпуск "Окраин" в 1871 г. четвертый в 1874 г.; пятый в 1875 г.; и шестой в 1876 г. после его смерти. Таким образом в последние 12 лет жизни Ю. Ф. почти каждый год появлялось какое-либо значительное произведение его пера. Не вдаваясь в подробную оценку "Окраин России" ни с литературной, ни с политической точки зрения, следует сказать, что труд этот вызвал страстную полемику в Германии и сделал имя Ю. Ф. известным в Европе. Что касается России, то "Окраины" были встречены с горячим сочувствием в тех общественных слоях, которые стояли за национальное направление нашей политики, как внутренней, так и внешней, и за государственное объединение России, а со стороны наших русских космополитов посыпались обвинения на автора в узости взгляда, в национализме и, наконец, в том, что он разжигает страсти и вызывает вражду немцев против русских. Такое отношение к "Окраинам России" проявилось в особенности позднее, когда в царствование Александра III само правительство усвоило себе ту точку зрения на остзейский вопрос, которую проводил Ю. Ф. в своем труде. Во всяком случае, едва ли можно отрицать, что само по себе издание "Окраин" в 60-х и 70-х годах было гражданским подвигом. К публицистическим же сочинениям Ю. Ф. этой эпохи относится изданная им за границею в 1875 г. сообща с Ф. М. Дмитриевым брошюра под заглавием: "Революционный консерватизм". В статье, написанной в форме письма к генералу Фадееву, Ю. Ф. представил характеристику той "небольшой партии, которая обозначилась у нас в конце пятидесятых и в начале шестидесятых годов отрицательным отношением своим к крестьянской реформе... обзавелась в свое время специальным органом, покойною газетою “Весть”... пустила корни в высшей правительственной и придворной среде... и талантливым истолкователем которой явился генерал Фадеев в изданной им брошюре “Русское общество в настоящем и будущем”". Еще при жизни Ю. Ф. ученые и литературные труды его были достойно оценены нашими учеными корпорациями: он был удостоен звания почетного члена Московским университетом в 1869 г. и Московской духовной академией в 1872 г. Московская академия мотивировала свое избрание желанием выразить "искреннее уважение к глубокому сочувствию Ю. Ф. интересам православия и сильному правдою обличению врагов его". При Московском же университете после смерти Ю. Ф. учреждена была премия его имени, присуждаемая через каждые три года за сочинения по крестьянскому и по земскому делу. Капитал, из процентов с которого выдается эта премия, был собран друзьями Ю. Ф. и почитателями его общественной и литературной деятельности.

Весною 1875 г. Ю. Ф. наступил 57-ой год. Судя по его деятельности, можно было думать, что силы еще не изменили ему. Хотя организм его и был расшатан непрерывным трудом, не раз повторявшимися приливами крови к голове и серьезною болезнью в 1873 г. от ушиба ноги, но он мог бы прожить еще долго, если бы случайное обстоятельство не прервало преждевременно его жизни. Проведя праздник Рождества Христова в Москве, Ю. Ф. выехал в последний раз за границу в конце декабря 1875 г. Он приехал в Берлин 4-го января, прожил там безотлучно два месяца, в первых числах марта съездил на неделю в Париж повидаться с кн. В. А. Черкасским, с его женою и со своими братьями, затем 7-го марта снова вернулся в Берлин и оставался там до самой кончины своей. Целью его поездки за границу было издание шестого выпуска "Окраин" и вместе с тем изучение земских учреждений Пруссии и действующей там системы податей. Но и среди занятий вопросами общественными и политическими высшие вопросы из области богословия и философии никогда не покидали его. В это время мысль богословская была снова пробуждена в нем сочинениями Макса Мюллера по истории религии. Они послужили темою для продолжительных бесед об основных началах религии с одним из профессоров берлинского университета, знавшим лично Мюллера, почти ежедневно видавшимся с Ю. Ф. и, конечно, не разделявшим его православного образа мыслей. По вызову своего собеседника, Ю. Ф. изложил письменно те мысли, которые он развивал в беседе устной. В двух законченных статьях, написанных по-немецки, Ю. Ф. старался выяснить психическую основу сознания бытия Божия и разницу между понятием о бесконечном , которое Мюллер кладет в основу религии, и понятием о Боге. Кроме того прения касались, как писал Ю. Ф. своему другу баронессе Раден, и сущности чуда и вопроса, можно ли проводить твердую, непереходимую границу между нравственною свободою, с одной стороны, и логической, точно так же как и вещественной, необходимостью - с другой стороны. Таким образом, в городе, в котором на месте прежнего Берлина, по выражению Ю. Ф., стоял "новый Иерусалим, говорящий по-немецки", он "открыто выступил в борьбу за веру в бытие Бога и в бессмертие души человеческой", как сказал о нем в надгробном своем слове его духовный отец, протоиерей А. О. Ключарев. Для изучения прусской податной системы и введенных там земских учреждений Ю. Ф. и в этот раз был в сношениях с советниками разных министерств, учеными и практиками по этим вопросам. В особенности он часто виделся с ф. Бринкен и с д-ром Дитерици, который, по его просьбе, согласился составить записку по архивным ненапечатанным документам. Дитерици пожелал угостить Ю. Ф., чтобы положить конец случайному недоразумению, возникшему между ними, и пригласил его к себе на обед 11-го марта. Между тем накануне этого дня, по настоятельному требованию Ю. Ф., ему сделали операцию - вырезали небольшую жировую опухоль, величиною с орех, в верхней части правой руки. Операция была незначительная, доктора уверяли, что на полное излечение раны потребуется не более 4 дней, но, к сожалению, эта, в сущности ненужная, операция имела самые тяжелые последствия. Тотчас после операции Ю. Ф. отправился обедать к своим знакомым, а на следующий день на условленный обед к Дитерици. Всех собравшихся было вместе с Ю. Ф. 8 человек: советники (Regierungsräthe), представители городского управления и министерства финансов; из них только трое были прежде знакомы с Ю. Ф. Ни хозяин дома и никто из гостей не знал, что его рука была оперирована. Ю. Ф. познакомили со всеми гостями; он жал всем руки, был, по словам д-ра Дитерици, чрезвычайно приветлив. За обедом хозяин предложил тост за здоровье Ю. Ф., на который он отвечал длинной речью и тостом в честь прусских чиновников. В этой речи, продолжавшейся более получаса, Ю. Ф. охарактеризовал взаимные отношения Пруссии и России с начала нынешнего столетия до последней войны Пруссии с Франциею; указал на пользу, которую Россия оказала Германии, и с другой стороны на пользу, которую Германия принесла России своим просвещением и научным богатством, своими поучительными реформами, крестьянскою и податною. По этому поводу он долго говорил о значении Штейна в эпоху возрождения Пруссии. "На этом камне, - говорил он, играя на слове Штейн , - зиждется все нынешнее здание Пруссии. Наполеон І, при всей своей гениальности, умел создавать только армии, которыми он завоевывал государства, а Штейн создал армию гражданских чиновников, которые составляют славу и силу Пруссии" и т. д. Все присутствующие на обеде были очарованы содержанием этой речи, блестящим изложением ее и тою легкостью, с какою он говорил по-немецки. Никакого чернового наброска этой речи в бумагах Ю. Ф. не оказалось и, конечно, его и не было. После обеда, несмотря на просьбы хозяина и гостей, Ю. Ф. скоро уехал, извиняясь необходимостью заняться приведением в порядок и укладкою своих вещей ввиду отъезда на следующий день в Россию. Он казался утомленным и бледным, так что хозяин не решился слишком упорно настаивать на своей просьбе, хотя Ю. Ф. уходом своим и расстраивал вечер, который они надеялись провести вместе с ним... Но не суждено было сбыться намерению Ю. Ф. вернуться в Москву к Вербному Воскресению. Рука его разболелась; в субботу, 13-го марта, доктор заметил, что начиналось рожистое воспаление и посоветовал Ю. Ф. лечь немедленно в больницу. Он пролежал в ней 6 суток и 19-го марта скончался от гангрены, без малого 57-ми лет, вдали от всех близких ему, вдали от России, которую он так любил и которой он с таким самоотвержением служил всю свою жизнь. Гроб с телом его был привезен в Москву и поставлен в университетской церкви; после заупокойной службы, совершенной митрополитом Иннокентием, он был похоронен в Москве в Даниловом монастыре.

Ознакомившись с жизнью Ю. Ф. Самарина, читатель спросит себя, кем же был он в своей разнообразной деятельности: как писатель - богослов, как писатель - публицист, как государственный деятель по участию в деле освобождения крестьян и как общественный деятель в земстве и в думе? На этот вопрос жизнь Ю. Ф. дает ответ: он был православный русский мыслитель, с самоотвержением потрудившийся на благо своей родины.

Семейный архив Самариных. - Сочинения Ю. Ф. Самарина тт. I, II, III, V, VI, VII, VIII и X и предисловия к III, V, VІ и VІI тт. - Переписка Ю. Ф. Самарина с бар. Раден. - Письма Ю. Ф. Самарина с 1840-1845 г., напечатанные в "Русском Архиве" 1880 г., т. IІ. - "Сборник государственных знаний" В. П. Безобразова, т. VI. - Газеты 1876 г.

Дмитрий Самарин.

{Половцов}

Самарин, Юрий Федорович

(1819-1876) - известный писатель и общественный деятель; род. в богатой и родовитой дворянской семье; окончил курс в Московском университете по философскому факультету. Большие связи в высшем свете, отличное светское образование обеспечивали ему блестящую служебную карьеру, но она его не привлекала. Первоначально он увлекался Гегелем и пытался примирить с ним православие; затем под влиянием Хомякова примкнул к славянофильскому направлению и стал одним из талантливейших его представителей. Богословские воззрения Хомякова С. воспринял всецело и пытался проводить их в замечательной диссертации о Стефане Яворском и Феофане Прокоповиче, которую он в 1844 г. защищал в Московском университете. В Яворском и Прокоповиче С. усматривал представителей двух начал - антипротестантского (момент единства) и антикатолического (момент свободы), которые соединены в православной церкви. Вследствие резких нападок на церковные преобразования XVIII в. в печати могла тогда появиться лишь третья, наименее значительная часть диссертации, под заглавием "Стефан Яворский и Феофан Прокопович, как проповедники" (М., 1844). В 1844 г. С. поступил на службу, был секретарем 1-го департамента сената, потом перешел в министерство внутренних дел и в 1847 г. отправился в Ригу делопроизводителем комиссии, которой поручено было обревизовать тамошнее городское правление. Изучив все городские архивы, С. написал историю г. Риги ("Общественное устройство г. Риги", СПб., 1852), изданную в ограниченном количестве экземпляров. Тогда же С. состоял при рижском генерал-губернаторе Е. А. Головине (см.). Слухи о насильственном присоединении к православию эстов и латышей и о возбуждении их православным духовенством против помещиков побудили его написать в 1849 г. "Письма из Риги", в которых обсуждалось отношение к России прибалтийских немцев. Письма эти, получившие распространение в рукописи, вызвали неудовольствие влиятельных сфер; С. был привлечен к ответственности по обвинению в разглашении служебных тайн. Благодаря личному вмешательству в дело имп. Николая I, который призвал к себе С. для объяснений, дело кончилось для С. 10-дневным арестом в крепости и переводом на службу в Симбирскую губ. Разъяснение положения дел в Прибалтийском крае и его отношений к России и позже занимало С. и вызвало целый ряд исследований, напечатанных им за границей под загл. "Окраины России" (5 вып., Берл., 1868-76). В числе их имеются и ценные исторические исследования, напр. очерк крестьянского вопроса в Лифляндии, но главным образом они посвящены задачам русской политики на окраинах. Уже в своих "Письмах из Риги" С. указывал, что задачи эти заключаются в поднятии и укреплении тех общественных элементов, которые дружественно расположены к основному населению государства, - а такими элементами в Прибалтийском крае являются латыши и эсты, которые должны быть освобождены от немецкого влияния. В конце 1849 г. С. был назначен правителем канцелярии киевского генерал-губернатора Д. Г. Бибикова, которому много содействовал в выработке инвентарей. В 1853 г. С. вышел в отставку и подолгу жил в деревне, изучая быт и хозяйственное положение крестьян и все более и более убеждаясь в необходимости отмены крепостного права. Вместе с тем он приступил к изучению истории освобождения крестьян в Зап. Европе, преимущественно в Пруссии; в результате получилось обширное сочинение, которое в сокращенном виде напечатано было в журнале "Сельское благоустройство". С 1856 г. С. был деятельным сотрудником "Русской беседы". Когда поднят был вопрос об упразднении крепостного права, С. был назначен членом от правительства в Самарском губернском комитете. В 1859 г. он был приглашен к участию в трудах редакционных комиссий, где работал в административном и хозяйственном отделениях, представляя вместе с кн. В. А. Черкасским и некоторыми другими славянофильское воззрение на народный быт. Деятельное участие принимал С. и в реформах, проведенных Н. А. Милютиным в 1864 г. в Царстве Польском. Это был, впрочем, мимолетный эпизод в жизни С., которая со времени великих реформ главным образом была посвящена деятельности общественной. Первые три года по освобождении крестьян он был членом губернского присутствия по крестьянским делам в Самаре. С введением земского и городского самоуправления труды С. разделились между народными школами, которыми он усердно занимался у себя в деревне, и занятиями по земским и городским делам в Москве. Не будучи реформатором, который желал бы подчинить течение жизни какому-либо отвлеченному принципу, С. был, по выражению А. Д. Градовского, "человеком реформы", т. е. горячим защитником того, что приобретено русским обществом с 1861 г. Требуя для России самобытного развития, он боялся ломки народного быта, преждевременного искажения его коренных начал, но в то же время всеми силами защищал те нововведения, которые вносили свет в русское общество, хотя бы основная их мысль и была заимствована из-за границы. "Неисправимый славянофил" (по его собственным словам), С. высоко ценил западную цивилизацию. В земском самоуправлении, в зачатках свободного печатного слова, в новом суде он видел условия, способные поднять наш народный дух, сообщить нашей государственной и общественной жизни более национальный характер. Вот почему он восставал против наших "охранителей", поставивших себе целью запугать правительство и подвигнуть его на ломку всего, созданного в эпоху великих реформ. С уничтожающею иронией осмеял он этих "охранителей" в своем ответе (изд. за границей в 1875 г.) генералу Фадееву, автору книги "Чем нам быть", доказывая, что мнимое "охранение" желает идти путем чисто революционной ломки во имя отвлеченного принципа. Этот ответ является одним из замечательнейших полемических сочинений в русской литературе. С еще большим блеском полемический талант С. сказался в письмах о иезуитах, появившихся в 1865 г. сначала в "Дне", потом отдельной книгой и выдержавших два издания ("Иезуиты и их отношения к России", 2 изд., СПб., 1868; есть польск. перевод). По глубине анализа и силе негодующего чувства письма С. могут быть сравниваемы с "Провинциальными письмами" Паскаля. С. разбирает систему авторитетного иезуита-казуиста Бузенбаума, сравнительно умеренного в своих выводах, и на частных правилах иезуитской нравственности выясняет всю ее безнравственность. Вызван был этот трактат С. письмом русского иезуита Мартынова, который по поводу приезда в Петербург иезуита-проповедника выступил с защитою своего ордена и вызывал на полемику. Когда перчатку поднялС., иезуиты предпочли воздержаться от дальнейшей полемики. По словам К. Д. Кавелина, "ни огромные знания, ни замечательный ум, ни заслуги, ни великий писательский талант не выдвинули бы так вперед замечательную личностьС., если бы к ним не присоединились два несравненных и у нас, к сожалению, очень редких качества: непреклонное убеждение и цельный нравственный характер, не допускавший никаких сделок с совестью, чего бы это ни стоило и чем бы это ни грозило". Чуждый властолюбия и честолюбия, С. отличался широкою терпимостью к чужим мнениям: чувства дружбы соединяли этого бойца славянофильской идеи с К. Д. Кавелиным, ветераном западничества, с которым он расходился и по вопросам чисто теоретическим (возражения С. на "Задачи психологии" Кавелина). Возвышенным характером С. объясняется и громадный авторитет, каким он пользовался во всех слоях общества, что особенно ярко сказалось в начале 1870-х годов, при обсуждении в земских собраниях податной реформы: земства многих губерний обращались по этому вопросу за советами к С. В качестве председателя комиссии, избранной моск. земством для обсуждения податного вопроса, С. составил подробный, тщательно разработанный проект податной реформы в смысле уравнения всех сословий. В связи с этой работой С. стоит его статья о финансовых реформах в Пруссии в начале XIX ст. (в "Сборнике государственных знаний" Безобразова, т. VI). "Сочинения" С. (т. I-X, - (1819 76), рус. публицист, философ и обществ. деятель; славянофил. Познакомился с Л. в 1 й пол. янв. 1838 у Оболенских; в 1840 1841 Л., приезжая в Москву, часто бывал в доме С., встречался с ним у общих знакомых (в салонах Павловой, Свербеевых, у … Лермонтовская энциклопедия

Русский общественный деятель, мыслитель, историк, публицист, один из крупнейших славянофилов. Из родовитой дворянской семьи. Окончил Московский университет (1838); магистерская диссертация… … Большая советская энциклопедия

- (род. 1819 – ум. 1876) рус. философ, историк, общественный деятель; называл себя «неисправимым славянофилом». Увлекшись философией Гегеля, стремился примирить ее с учением православной церкви. Воспринял и развил богословские взгляды Хомякова,… … Философская энциклопедия

- (1819 76) российский философ, историк, общественный деятель, публицист. Один из идеологов славянофильства. Автор либерально дворянского проекта отмены крепостного права, участник подготовки крестьянской реформы 1861, в 1859 60 член редакционной… … Большой Энциклопедический словарь

Самарин (Юрий Федорович, 1819 1876) известный писатель и общественный деятель, родился в богатой и родовитой дворянской семье; окончил курс в Московском университете по философскому факультету. Большие связи в высшем свете, отличное светское… … Биографический словарь

Юрий Фёдорович Самарин Дата и место рождения: 21 апреля (3 мая) 1819, Петербург, Российская империя Дата и место смерти: 19 (31) марта 1876, Берлин, Германская империя Школа/традиция … Википедия

- (1819 1876), русский публицист и философ. Родился 21 апреля 1819 в Петербурге в дворянской семье. Домашнее образование позволило ему уже в 15 летнем возрасте поступить в Московский университет, который он окончил в 1838. Молодой Самарин испытал… … Энциклопедия Кольера

САМАРИН Юрий Федорович - (21.04(3.05). 1819, Петербург 19(31).03.1876, Берлин) философ и публицист, идеолог славянофильства. Один из главных разработчиков Положения 19 февраля 1861 г. об освобождении крестьян от крепостной зависимости. После окончания Московского ун… … Русская Философия. Энциклопедия

- (1819 1876) известный писатель и общественный деятель, род. в богатой и родовитой дворянской семье; окончил курс в Московском университете по философскому факультету. Большие связи в высшем свете, отличное светское образование обеспечивали ему… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

Юрий Федорович Самарин (21.4.1819, С.-Петербург - 19.03.1876, Берлин, похоронен в Москве) – общественный и государственный деятель, публицист, один из идеологов славянофильства. Теоретическое наследие Самарина - одна из важнейших составных частей учения ранних славянофилов. Многие его статьи по сей день сохраняют злободневность звучания и заслуживают пристального внимания историков.

Самарин – выходец из аристократии, дворянской семьи, близкой к императорскому двору. Его отец Ф. В. Самарин, участник Отечественной войны 1812, служил при дворе вдовствующей имиператрицы Марии Федоровны. В 1838 Самарин окончил словесное отделение Московского университета. В 1844 защитил магистерскую диссертацию «Стефан Яворский и Феофан Прокопович как проповедники». Большое влияние на взгляды Самарина оказала философская система Гегеля. В нач. 1840-х гг. он пытался совместить в своем мировоззрении гегельянство с православием, однако эта попытка потерпела крах. Из тяжелого душевного кризиса Самарина вывел А. С.Хомяков, под влиянием которого он примкнул к кружку славянофилов.

В 1840-х гг. Самарин проявил себя как талантливый публицист. Его статья «О мнениях "Современника" исторических и литературных», опубликованная в 1847 в журнале «Москвитянин», стала важной вехой в развитии славянофильского учения. В ней Самарин критиковал К. Д. Кавелина и других представителей государственной школы за их попытки перенести на русскую историю исторические принципы европейского общества, за недооценку роли общины в жизни славянских племен, предостерегал от преобразования России на западный манер и считал необходимым поиск иных, самобытных, начал, с тем, чтобы положить их в основу будущего развития страны. Развивая выдвинутую Хомяковым идею народной монархии в России, Самарин утверждал, что образцом общественных отношений должен стать не индивидуализм, а иерархия христианской общины с верховной властью во главе.

Помимо публицистики С. активно занимался служебной деятельностью. Сначала он служил в 1-м департаменте Сената, в 1846 прикомандирован к открытому в С.-Петербурге Комитету по устройству быта лифляндских крестьян.

В 1850 Самарин командирован в распоряжение генерал-губернатора Юго-Западного края Д. Г. Бибикова. Познакомившись с положением крестьян в Малороссии, он пришел к выводу, что крестьянские волнения - следствие жесточайшего помещичьего гнета и произвола, устранить который не могут вводившиеся в то время в западных губерниях «инвентарные правила», призванные регламентировать размеры крестьянских повинностей. Тогда же у Самарина окончательно оформилась характерная и для других славянофилов антикрепостническая позиция.

Выйдя из-за болезни отца в отставку, Самарин в 1853 вступил в управление имениями в Самарской и Симбирской губерниях, тогда он начал работать над проектом освобождения крестьян в России. В записке «О крепостном состоянии и переходе от него к гражданской свободе» Самарин подверг уничтожающей критике крепостное право, предложил использовать указ 1842 об обязанных крестьянах для заключения добровольных сделок помещиков с крестьянскими общинами. При этом Самарин подчеркивал невозможность освобождения крестьян без земли. «Крепостные крестьяне твердо убеждены в своем праве на землю; они не допускают, не понимают, чтобы, с приобретением личной свободы это право могло отойти от них» (Самарин Ю. Ф. Соч. М, 1878. Т. 2. С. 153).

Самарин высказывал предположение, что, по прошествии нескольких лет, правительство должно будет определить размер выкупа, который совершится при помощи займа, предоставленного кредитными учреждениями (погашение займа ляжет на крестьян). Таким образом, «крестьяне станут к правительству в отношение свободного сельского сословия, владеющего землею на праве полной собственности» (Там же. С. 135). По мнению Самарина, крестьянам, имевшим капитал, необходимо давать возможность выкупа на волю без согласия помещика, причем обязательно с землей (не менее 2,5 десятин на душу). Размер выкупа Самарин ставил в зависимость от возраста крестьянина (замужние женщины от выкупа освобождались). Самарин особо подчеркивал, что упразднение крепостного права должно совершиться постепенно, без гибельных потрясений, без разорения помещиков и без водворения глухой, междоусобной войны между вотчинниками и поселянами. Он надеялся, что предлагаемые компромиссные меры не вызовут социального взрыва, разрушительного для всего общества.

Во 2-й пол. 1850-х гг. Самарин написал ряд полемических статей, направленных против историко-философских воззрений западников (большинство опубликованы в журнале «Русская беседа»). Статьи «Два слова о народности в науке», «О нар. образовании», «Несколько слов по поводу исторических трудов г. Чичерина», «Замечания на статью В. Соловьева "Шлецер и антиисторическое направление"» вызвали острую полемику с западниками, в которую постепенно втянулись почти все члены кружка славянофилов.

В ходе подготовки Крестьянской реформы 1861 идеи, высказанные Самариным в его записке, оказались востребованы. В 1857 он составил еще четыре разъяснительные записки, дополнившие его проект. Одновременно Самарин принял активное участие в споре об общине, развернувшимся в русской периодической печати в кон. 1850-х гг. В статьях «О поземельном общинном владении», - «Общинное владение и собственность», «Поземельная собственность и общинное владение», опубликованных в 1858 в журнале «Сельское благоустройство», он оправдывал практику уравнительного распределения земель в общине, которое предохраняло крестьянство от социального расслоения, обезземеливания и появления на селе пролетариата. Тем не менее Самарин подчеркивал, что общинное землевладение и круговая порука не закрепляются законом навечно. Община, как живой организм, может и должна развиваться, дабы не приходить к неизбежному противоречию с развитием промышленного производства. Взгляды Самарина легли в основу его практической деятельности в составе Самарского губернского комитета и Редакционных комиссий, где он играл одну из ведущих ролей (наряду с Н. А. Милютиным и князем В. А. Черкасским). Главной задачей Самарина в это время стало решение вопроса о наделении освобождаемых крестьян землей. Он считал целесообразным взять за основу размеры существовавшего надела, однако эта позиция не получила поддержки со стороны большинства членов Редакционных комиссий. Но в вопросе об общинном владении землей точка зрения Самарина возобладала. Завершением трудов на ниве освобождения крестьянства стал подготовленный Самариным проект высочайшего манифеста.

В 1863 Самарин участвовал в подготовке реформ в Царстве Польском. Тогда же он поместил в газете И. С. Аксакова «День» ряд статей по польскому вопросу: «По поводу мнения "Русского вестника" о занятиях философией, о народных началах и об отношении к цивилизации», «Как относится к нам римская церковь» и «Современный объем польского вопроса». В своих работах Самарин проводил мысль о том, что в основу польского вопроса заложена борьба двух религий: православия и католичества. Притязания поляков, по мнению Самарина, не случайны: они вытекают из исторической роли Польши как передовой дружины латинства в Восточной Европе. Путями решения польского вопроса, по мнению Самарина, были: либо «нераздельное сочетание Польши с Россией учреждением в первой власти, в русских руках сосредоточенной, и настолько сильной, чтобы убедить поляков в безнадежности всякого восстания», либо добровольное и полное отречение России от Польского Царства (Там же. Т. 1. С. 348). На своем посту в Царстве Польском Самарин делал все возможное для укрепления русской власти.

Возвратившись в Россию, Самарин принял активное участие в проведении земской реформы 1864. В публицистике и переписке 1860-х гг. он активно отстаивал идею всесословности земств и критиковал дворянских конституционалистов, требовавших созыва Земской думы с преобладанием в ней дворянства. В дек. 1866 Самарин избран гласным Московского губернского земского собрания и трудился в нем до конца своих дней. Одновременно он публиковал многочисленные публицистические сочинения, а также труды по философии и богословию (ряд из них по причинам цензурного порядка издан за границей). Наиболее значительными работами Самарина в этот период были «Иезуиты и их отношение к России» (М, 1866), «Рус. администратор новейшей школы: Записка псковского губернатора Б. Обухова и ответ на нее» (Берлин, 1869), «Революционный консерватизм» (Берлин, 1875). В них Самарин развивал идеи, высказанные московскими славянофилами 1840-50-х гг. Большие усилия он предпринял, чтобы опубликовать богословские труды Хомякова (в 1868 они вышли в Праге с предисловием Самарина). Философские и публицистические сочинения Самарина не пользовались популярностью, так как противоречили идеям модного в то время либерализма. Практически незамеченной осталась его полемика с Кавелиным по поводу книги последнего «Задачи психологии». Последние годы жизни С. работал над трудом «Окраины России» (Прага, 1868-76. В. 1-6), посвященном вопросам национальной политики. В своих сочинениях Самарин предупреждал правительство о необходимости противодействовать росту немецкого влияния в Прибалтике.