Иудаизм в православии. Об отношении православия к иудаизму. В Средние века и Новое время

"... Слово «фашист» сегодня является, безусловно, ругательным, и ругают им кого ни попадя. Ничего удивительного в этом нет: ругательства любят становиться универсальными, это вообще такие специальные слова, которые стремятся обозначать все на свете, и совершенно все равно, что они определяли изначально. Разнося это определение по кочкам, мы потихоньку начинаем забывать его смысл, и так не очень-то явный, строго говоря. И потому становимся беззащитнее, ведь, забыв о сути явления, мы можем не заметить даже самых отчётливых его признаков, разгуливающих у нас под носом. Так что иногда не вредно освежить в памяти основные положения этой идеологии. Просто чтобы помнить и понимать.

В 1950 году ученые Т. Адорно, Н. Санфорд, Э. Френ­кель-Брунсвик и Д. Левинсон провели серию исследований, призванных установить портрет личности, склонной к авторитарному синдрому.

Мы до сих пор не знаем, почему такое большое количество людей склонно к этому синдрому - по мнению исследователей, каждый третий человек открыто к нему расположен (если же люди жили и, главное, воспитывались в авторитарной среде, то «авторитарщиков» в обществе - 60–70%). Для этого синдрома характерно небрежное отношение к правам личности, низкая критичность к общепринятым стереотипам, высокая лояльность к существующей власти, уверенность, что общество имеет право жёстко контролировать человеческую жизнь, страх перед другими народами и странами, примитивный патриотизм («мы самые лучшие, и это не обсуждается») и сознание собственного превосходства над немалой частью человечества.

Страх перед свободой других пугает авторитарщика больше, чем его собственная несвобода. Часть исследователей полагает: этот синдром важен для того, чтобы люди, существа социальные, могли слаженно функционировать. Однако, даже в самом авторитарном обществе каждый третий ребёнок рождается с установкой «не быть как все», и это гарантия того, что такое общество всё же будет способно к развитию. Часть же ученых копает ещё глубже и считает, что причина всего происходящего в том, что человек вообще склонен мыслить стереотипами.

Наш мозг можно представить себе в виде игрушечной железной дороги, по которой ездят длиннющие поезда с вагончиками, наполненными чужими мыслями. Лишь ничтожная часть этого груза является плодом наших собственных умственных усилий. И это прекрасно: чего бы мы добились, если бы каждый вынужден был самостоятельно, с нуля, познавать законы, по которым живёт окружающий мир? Мы охотно передоверяем другим думать за нас, а сами получаем уже готовые таблицы Менделеева, законы Ньютона и советы пить от живота крахмал с йодом. Конечно, важно, чтобы сведения эти доставляло нам внушающее доверия лицо, но мы равно готовы тащить с первых попавшихся помоек совершенно случайные тезисы и верить им беспрекословно при двух условиях: а) мы не слышали другого мнения на эту тему; б) мы сами об этом вообще никогда всерьёз не задумывались.

В Кёльнском университете лет десять назад поставили любопытный эксперимент: группа студентов в течение нескольких недель в разговорах с однокашниками упоминала несуществующего писателя Марбельдина, замечая, что все, что тот пишет, - чистый сюр и вообще дикая бредятина. После этого было проведено общее тестирование студентов, и один из вопросов звучал так: «Назовите современных писателей, произведения которых вы читали, и вкратце укажите своё отношение к их творчеству». Естественно, Марбельдин оказался весьма читаемым автором. Правда, большинство опрошенных невысоко оценили качество его «сюрных, слабых книг».

Если так отменно выступили студенты, народ более-менее размышляющий, то нетрудно догадаться, какие бездны доверчивости раскрываются, если речь идет о простом человеке, который вообще не склонен ломать голову по пустякам, так как у него куры не доены, фиги не стрижены, ребёнок болеет и ипотека не выплачена. Поэтому так легко приходила в общество религия как удобная система готовых стереотипов для всех желающих, если находился подходящий пророк, готовый убедительно и просто говорить о вещах сложных и неоднозначных. Тут нужно было только поверить, что этот посланец облечен доверием высших сил, после чего поверить в дюжину невозможностей до завтрака было уже плёвым делом.

Но очень долго такие системы стереотипов, распространявшиеся почти на всё общество, не могли полностью раскрыть свой потенциал. Мешали низкая скорость и сомнительная чистота передаваемой информации. Да, королевские указы зачитывались вслух на площадях, да, обученные проповедники расходились по приходам унифицировать мозги своей паствы, но любые поправки в эти стереотипы вносились в умы очень медленно, а учителя и проповедники ещё и искажали их своими собственными взглядами и рассуждениями. Так что создать общество, вибрирующее в унисон; общество, мгновенно реагирующее на сигналы с верхушки; общество, которое было бы по-настоящему монолитным, - нет, до 1895 года об этом нельзя было и подумать. А после 1895-го стало можно.

Господа Маркони и Попов никогда не упоминаются в числе виновников возникновения фашизма, а зря. Именно радио стало тем страшным ящиком Пандоры, из которого на головы несчастных жителей XX века вырвались все положенные им беды. Газеты, кино и в дальнейшем телевидение тоже нельзя сбрасывать со счетов, но именно радиоточки, вещавшие со всех углов единообразные тексты, привели к тому, что карта мира прошлого века превратилась в хоровод тоталитарных государств и мы до сих пор ещё расхлёбываем результаты этого события. Италия и Германия, Хорватия и Португалия, Бразилия и Япония, Испания и Венг­рия, равно как и многие другие страны, стали носителями этой идеологии, хотя часто слово «фашизм» никак не звучало в их официальных программах.

Радио, которое за секунды доносит до любого гражданина распоряжения вождя и которое так легко целиком контролировать власти - это ещё полбеды. Хуже всего, что через радио власти смогли напрямую общаться с теми, до кого не добиралось ранее печатное слово, с теми, кто не брал в руки ни книг, ни газет, кто вообще не обладал самостоятельным мнением по большинству вопросов. Впервые власть заговорила с быдлом, с низами общества - самой многочисленной и самой доверчивой его частью. Заговорила простым и понятным языком.

И все-таки почему фашизм стал такой страшной угрозой именно в XX веке и почему так много стран выбрало себе эту идеологию? Кто мог ждать такого от итальянцев с их древними традициями демократии, от германцев с их традиционным преклонением перед разумом? Почему усташи, восставшие хорваты, создали государство, в котором проводились соревнования «сербосеков» – так называли крепящийся к перчатке нож, с помощью которого удобно было перерезать горло людям (чемпионом стал умелец, за восемь часов вскрывший полторы тысячи сербских глоток; правда, ему помогала бригада, подтаскивавшая жертв и отволакивавшая трупы). Почему век торжества науки оказался и веком торжества концлагерей?

Беда в том, что фашизм ниоткуда не «брался»: он был, увы, совершенно естественным устройством сознания среднего человека той эпохи. Национализм, скажем, был распространен повсюду. Когда-то именно национальное самосознание позволило развиться и возникнуть государствам Европы, и никто не видел в этом особой опасности. Сегрегация была общим местом даже в самых демократических обществах: в 30-х годах даже богатый и образованный человек с примесью «цветной» крови не смел переступить порог оте­ля для белых ни в Малайзии, ни в Индии, ни в Южной Африке, ни во многих штатах США. Пат­риотизм считался безусловной доблестью, равно как и готовность живот положить за царя и отечество. Войну не полагали таким уж страшным злом, она воспринималась как нечто естественное и часто полезное.

Если порыться в классике, мы найдем у самых просвещенных умов человечества весь комплекс фашистских представлений за многие сотни лет до того, как Бенито Муссолини привел к власти партию с таким названием. Пожалуй, застрахованы от этой напасти (и то не конца), были лишь США, в которых отцы-основатели достаточно потрудились для того, чтобы их потомки не слишком экспериментировали с государственным устройством. Но именно в XX веке наука вложила человечеству в руки инструменты, с помощью которых стали возможны и создание таких режимов, и все вытекающие оттуда кровавые последствия. Это прежде всего быстрые СМИ, средства связи и военная техника. Никогда ещё государство не становилось таким могущественным, и никогда ещё оно не было столь опасным для своих и чужих граждан.

Неэффективность фашизма оказалась доказана просто и быстро: он проиграл войну. Агрессивное, но не гибкое; умеющее быстро мобилизоваться, но неспособное к полноценному техническому прогрессу; вызывающее ненависть у захваченных народов, но не умеющее жить в состоянии мира – фашистское общество показало свою несостоятельность. Экономика не любит такого масштабного администрирования, наука задыхается без питательного бульона свободы и не­ограниченной информации, а человеческое сознание начинает буксовать от постоянной лжи вокруг.

Тем не менее человечество не было бы человечеством, если б не его привычка совершать многократные круговые пробежки по граблям. До сих пор остались общества, бесспорно, фашистские – например, Северная Корея являет миру этот нежнейшей прелести чистейший образец. Мусульманский мир, проспавший в XX веке всё, что только можно было проспать, начинает заигрывать с этой идеологией, подменяя в ней, правда, национальную исключительность на религиозную. А кое-где раздаются отдельные голоса, клевещущие, что и на территории современной России можно наблюдать некоторые из десяти клинических признаков фашизма, что, дескать, неудивительно, если учесть, как долго её граждане жили при авторитарном режиме и славили великих вождей. Но мы думаем, вряд ли. Интернет не позволит. Времена, когда власть могла следить за тем, чтобы в мозги насаждались исключительно правильные стерео­типы, прошли, сегодня любой блогер и «вконтакт­ник» разводит собственные стереотипы в промышленных количествах. Кривые, косые, блохастые, откровенно глупые - но свои.

Но окончательно свободно вздохнуть можно будет, конечно, лишь когда количество персональных компьютеров в России превысит количество телевизоров. Тогда на том, что у нашего общества хоть когда-нибудь будет единое мнение хоть о чем-нибудь, можно будет поставить радостный жирный крест.

Сегодня мировой наукой выделено десять признаков, совокупность которых непременно является фашизмом, хотя то или иное фашистское государство может и не иметь некоторые из них.

Антилиберализм, распространяющийся на все сферы жизни - от частной до интеллектуальной и коммерческой. Запрещено (или вызывает подозрение) всё, что не разрешено. Инакомыслие приравнивается к преступлению.

Традиционализм. По крайней мере, декларируемый. Новшества в науке, в быту, в политике, в культуре автоматически объявляются злом, а если возникает необходимость допустить их в обиход, им подыскивают подходящих предков в истории, которая по такому поводу кроится и перешивается, как латаное пальтишко.

Национализм. Самая многочисленная нация объявляется высшей (таких наций может быть и несколько), остальные делятся на две категории: «подчинённые» и «опасные». О подчинённых можно даже заботиться как о неразумных детях, над ними можно посмеиваться, но в целом к ним стоит относиться снисходительно. Они оцениваются представителями «высшей» нации как глуповатые, безответственные, наивные и добродушные существа, нуждающиеся в управлении. Нации «опасные», напротив, используются как пугало, при этом больше ненависти и страха вызывают не «враги по периметру», а «внутренние резиденты», которым приписываются такие качества, как жадность, преступность, хитрость, жестокость и подлость.

Антикоммунизм. Большинство историков склонны полагать, правда, что это историческая, а не причинно-следственная взаимосвязь и если бы конкурирующей с фашизмом тоталитарной идеологией была другая, то место антикоммунизма заняла бы она. Ведь к социализму – ближайшей к коммунизму и принятой многими фашистскими режимами системе - никаких претензий не было, а в качестве «коммунистов» фашисты преследовали людей самых разных взглядов - например католиков и нудистов.

Этатизм. Термин произошел от французского «еtat» - «государство» и признает абсолютное первенство интересов государства над любыми правами человека.

Корпоративизм. Разделение общества на социальные группы с разными правами и обязанностями, при этом не всегда прописанными официально. Что позволено партийному чиновнику, не позволено работяге у станка, и наоборот. Общество фактически делится на привилегированную элиту и остальных, при этом все распихиваются по ячейкам, организациям, сообществам и союзам, которые контролируют жизнь своих членов.

Популизм. Официально власть, конечно, служит во имя народа, денно и нощно печётся о благе народа и является его, народа, голосом.

Милитаризм. Для консолидации общества нужны враги. Для подъёма национального самосознания нужны войны или хотя бы подготовка к этим войнам. Массовые обязательные призывы на военную службу, гонка вооружений, военно-пат­риотическое воспитание молодёжи и собственно боевые действия, пусть и неглобальные, - характерные признаки фашизма.

Вождизм. Само слово «фашизм» происходит от латинского слова «fascio» - «связка». Все люди, в едином порыве сжавшись в единый кулак, управляются единой идеей, рожденной в голове единственного и неповторимого вождя. Все остальные могут ошибаться, вождь – никогда. Почему люди с авторитарным синдромом так легко впадают в любовный экстаз по отношению к типам, сумевшим оседлать вертикаль власти и показать оттуда всем большие зубы, - это вопрос к психоаналитикам. Мы же отметим, что лишь в исключительных случаях фашистские идеологии не приводили к созданию такого единого земного воплощения Бога-Отца.

Примитивизм. Идеология, рассчитанная на самые примитивные умы. Никаких сложных доктрин, неоднозначных определений, никаких «видите ли, эту проблему нужно рассматривать с разных сторон». Сомнение и желание во всём разобраться самостоятельно - худшее чувство, которое может быть при скармливании очередного стереотипа массам..."

Национализм - любовь к собственному народу, поставление его интересов, как определяющего критерия.

Есть также понятие "Духовный национализм".

Фашизм - это скорее форма диктатуры, объединение всех ресурсов страны, народа в единство для преодоления внутренней или внешней угрозы.

Можно различить фашизм положительный (движение Минина и Пожарского, например) и отрицательный (мондиализм США).

Нацизм - это идеология превосходства одной нации над другими, с соответствующими выводами для практики. Если нацизм соединяется с фашизмом, то получается гитлеровский рейх.

Идеология национализма сама по себе не является тоталитарной. Она сформировалась в Европе в XVIII-XIX веках и отразила стремления народов, поделенных между лоскутными феодальными империями, к созданию собственных национальных государств.

Направленность политики на защиту национальных интересов на международной арене вполне совместима с любым политическим режимом, в том числе и либерально-демократическим. В то же время, как показал опыт XX века, идеология, основанная на национализме, при определенных условиях может стать основой тоталитарного режима. При этом национализм приобретает гипертрофированный характер. Он не только перестает отражать интересы нации, но и сводит смысл ее существования к служению абстрактной национальной идее, в том числе и такими методами, которые противоречат объективным интересам народа.

Предпосылки роста популярности национальной идеи в Италии и Германии были одинаковы.

Италия понесла большие потери в первой мировой войне, вышла из нее с ослабленной и подорванной экономикой и, хотя принадлежала к лагерю победителей, получила от союзников значительно меньше, чем рассчитывала. Соответственно, идея восстановления «справедливости», создания Великой Италии встречала в обществе позитивный отклик.

Германия капитулировала в ноябре 1918 г., когда шансов на военную победу уже не оставалось. В стране, измученной войной, началась революция. Однако ей были навязаны тяжелые и унизительные условия мира, хотя ее армия еще сохраняла способность сопротивляться, территория не была оккупирована. Это породило миф, что своим поражением в первой мировой войне Германия была обязана предательству со стороны внутренних антинациональных сил.

Важной общей чертой, характеризующей развитие и Германии, и Италии в начале 1920-х гг., была острота внутренних социально-экономических проблем и противоречий, не находивших решения.

Национальная идея в Германии и Италии излагалась сходными формулами. Они включали апелляцию к единству нации, выражали стремление к общей высшей цели - достижения национального величия; утверждение, что интересы единой нации может выражать лишь одна политическая партия. Возглавляющий ее лидер - А. Гитлер в Германии и Б. Муссолини в Италии - считался символом нации, реализующим ее волю. Эта воля в первую очередь связывалась с осуществлением программы покорения и подчинения более слабых государств, которые рассматривались как потенциальные противники.




В обеих странах национальная идея увязывалась с социальным эгалитаризмом. Подвергались критике либерально-демократическое государство, имущие классы, выдвигались обещания решить проблему безработицы, повысить уровень жизни и уменьшить социальное неравенство, выдвигались популистские лозунги типа «Земля тому, кто ее обрабатывает» (лозунг Б. Муссолини).

Единственное существенное отличие идеологий итальянского и германского фашизма было связано с тем, что последняя основывалась на откровенном расизме . А. Гитлер и его окружение провозглашали арийскую расу высшей, призванной осуществлять руководство другими народами, которые объявлялись неполноценными, занимающими жизненное пространство, необходимое Германии.

Германский фашизм обратил расовую теорию, обосновывающуюся ссылками на силу «арийского духа», антропологические и этнографические изыскания, против самих европейских народов.

В идеологии итальянского фашизма преобладали ссылки на Римскую империю, преемником которой объявлялась Италия, претендовавшая на господство над Средиземноморьем. Это была идеология экспансии в чистом виде, но без столь явно выраженного расистского компонента, как в Германии.

Значение развернувшегося в 30-е годы антивоенного движения выходит далеко за рамки своего времени. Антифашизм стал не только его цементирующей силой, но и определяющей тенденцией исторического процесса. Истоки антифашистской ориентации широких слоев международной общественности коренились в осознании опасности фашизма как орудия реакции, растаптывающего ценности человеческой цивилизации, несущего миру разрушительную и варварскую войну. Поэтому поток различных антивоенных политических движений и общественных организаций выявлял центростремительную тенденцию «накопления единства» в целях предотвращения войны.

Однако, хотя миролюбивая общественность и понимала, что представляет собой растущая военная угроза, антивоенные силы оставались раздробленными. Идейно-политические различия в главных направлениях антивоенного движения - коммунистическом, социалистическом, пацифистском, религиозном - были значительны. Они сказывались в политическом выборе, в степени реализма оценки международных конфликтов, в различной мере осознания общечеловеческого характера фашистской угрозы, в отношении к насильственным (вооруженным) методам предотвращения войны.

Разобщенность антивоенного движения, и в первую очередь его левого крыла, в значительной мере определялась расколом пролетарских антивоенных сил, расхождениями между Коммунистическим и Рабочим социалистическим интернационалами. Груз недоверия и подозрительности друг к другу, изобиловавшая спорами и взаимными обвинениями история прошлого, а главным образом в связи со сталинским тезисом о социал-демократии как пособнике и близнеце фашизма, с одной стороны, и откровенным антикоммунизмом многих социал-демократических лидеров - с другой{527}, легли тяжелым бременем на пролетарские антивоенные организации, от единства которых прежде всего зависела эффективность антифашистской борьбы.

Коммунисты{528} первыми выступили с исторической идеей формирования «единого народного фронта в борьбе за мир»{529}, первыми, по словам М. С. Горбачева, «забили тревогу по поводу опасности фашизма, первыми поднялись на борьбу против него... Они первые - съехавшись со всего мира, - вступили в вооруженную схватку с фашизмом в Испании. Первыми подняли знамя Сопротивления во имя свободы и национального достоинства своих народов»{530}.

VII конгресс Коммунистического Интернационала (Москва, 1935 г.) провозгласил главным лозунгом коммунистических партий борьбу за мир. Отбросив догматические установки «самодовольного сектантства» прошлых лет{531}, неверное и оскорбительное определение социал-демократии как «социал-фашизма», коммунисты выдвинули цели всеобщего антифашистского единства, общедемократические, гуманистические задачи сохранения мира и отпора фашизму{532}.

Главной предпосылкой предотвращения войны коммунисты считали формирование единого рабочего фронта, открывающего перспективу включения в антифашистскую борьбу всех рабочих вне зависимости от политических взглядов и религиозных убеждений и их самостоятельные антивоенные выступления на международном уровне{533}.

В тесной связи с политикой единого рабочего фронта была обоснована политика Народного фронта, имевшая целью создание широкого объединения антифашистских сил либо в форме боевого массового движения, либо в лице демократических режимов.

Наконец, программа создания широкого фронта мира заключалась в объединении всех миролюбивых сил, включая СССР, ряд буржуазно-демократических государств, все антифашистские и антивоенные движения. Конгресс пересмотрел прежнюю негативную оценку роли пацифистов. Вовлечение пацифистских организаций в антифашистскую борьбу стало рассматриваться как мобилизация против войны мелкобуржуазных масс, антифашистски настроенной части буржуазии, прогрессивной интеллигенции, женщин и молодежи - словом, тех слоев населения, которые готовы были бороться против угрозы новой войны{534}.

Исторической заслугой антивоенного коммунистического движения стал вывод о возможности предотвращения войны. Коминтерн решительно опроверг измышления буржуазной пропаганды о том, будто коммунисты «считают, что только война создаст ситуацию, при которой можно будет бороться за революцию, за завоевание власти»{535}. Положение о возможности предотвращения мировой войны отражало объективно существовавшие тенденции общественного развития. Однако в предвоенный период они не достигли той степени зрелости и силы, которая была необходима, чтобы противостоять фашизму.

уржуазно-либеральные пацифистские организации и религиозно-пацифистские движения мира{544} также были разъединены в вопросе о том, каким образом сохранить мир.

Эти тенденции первоначально выявились в разногласиях о тактике в отношении к итальянской агрессии в Эфиопии, к японской агрессии в Китае, нарушениям Германией Версальского договора, а затем к гражданской войне в Испании, предательству в отношении Чехословакии, а также по вопросу о применении санкций Лиги Наций к агрессорам{545}. Г. Поллит, характеризуя положение в пацифистском движении, подчеркивал, что внутри его «неясности по вопросу о путях и методах борьбы за мир. Все желают мира. Но величайшая разноголосица царит в вопросе, каким образом сохранить мир»{546}.

Военный (насильственный) отпор агрессии отвергался рядом влиятельных пацифистских организаций (Интернационал противников войны, Международное братство примирения), большинством религиозно-пацифистских организаций как метод, несовместимый с главным (ненасильственным) принципом пацифистской доктрины. Одновременно во второй половине 30-х годов выявилась другая тенденция: тысячи пацифистов активно выступили против фашизма и политики войны, осудили «невмешательство». Они участвовали вместе с коммунистами в защите жертв агрессии и поддерживали в ряде стран Народный фронт{547}.

В главном позиции коммунистов и пацифистов совпадали, так как основная цель - предотвращение войны, защита цивилизации от фашизма, будучи ценностью общечеловеческого значения, была единой. Поэтому идеи о широком фронте мира получили распространение и в пацифистских кругах, способствуя усилению демократических и антифашистских тенденций.

Брюссельский конгресс (3–6 сентября 1936 г.), прошедший под лозунгом «Мир в опасности. Мы должны спасти его!», принял манифест «Хартия мира». В нем участвовали 4900 делегатов и 950 гостей, включавших коммунистов, социалистов, либералов, консерваторов. Были представлены пацифистские организации различных направлений, в том числе из тех стран, которым угрожала фашистская агрессия, делегаты из полуколониальных и колониальных стран, представители 15 национальных профсоюзных центров, 12 социалистических партий. Этот форум принял важные и позитивные решения. Вместе с тем их слабостью было то, что не указывались конкретные поджигатели войны, еще нечетко была выражена связь с антифашистской борьбой. Сопредседателями созданного Всемирного объединения за мир (ВОМ) были избраны Р. Сесиль и П. Кот, вице-президентами - Ф. Ноэль-Бейкер и пастор Жезекиль.

Важнейшим итогом Брюссельского конгресса мира был выход на авансцену истории нового движения социального протеста против войны - Всемирного объединения за мир, в котором впервые коммунистические, демократические и пацифистские силы готовы были совместно бороться за предотвращение войны.

Московский конгресс Коминтерна и Брюссельский конгресс мира заложили серьезную основу для того, чтобы объединить приверженцев мира различной ориентации, создали предпосылки для формирования широкой антивоенной коалиции. Проявилась тенденция к интернационализации антифашистских акций, отразившаяся не только в увеличении числа антивоенных международных форумов, но и в совместных действиях общественных сил по обе стороны океана. Интернационализм становился важным оружием в борьбе прогрессивной общественности за дело мира. Такова была расстановка сил в антивоенном движении, когда нарастание военной угрозы стало определяющим фактором развития международных отношений.

Потом, когда Германия начала агрессию в отношении Польши, начала сначала блок союзников для борьбы с агрессией, потом антигитлеровская коалиция.

1. Проблемы диалога «Север-Юг» на современном этапе.

После 1918 года в гражданской войне в Европе появился новый элемент. Он возник в результате экономической нестабильности, поражения в войне (или отказа признать легитимность того, что считалось законными условиями победителя), а также угрозы для установившегося социального и экономического порядка вследствие победы большевиков в России.

Хотя в Британии и Франции победа в войне в значительной степени укрепила существующие политические, социальные и экономические отношения, в других странах элита отвергала либеральную демократию и для защиты своей позиции склонялась к авторитаризму. В Италии и затем в Германии (и значительно позднее в производной форме в других странах Европы) появились новые политические движения, использующие массовое недовольство для собственной выгоды. Несмотря на сильные отличия, они в общих чертах описывались как фашистские. Хотя поначалу эти движения были сравнительно небольшими, в конечном счете именно они стали доминировать в европейской политике в период между Первой и Второй мировыми войнами.

Фашизм стал единственной серьезной идеологической инновацией, появившейся в XX веке. До 1914 года фашистские партии не проявлялись, и вследствие их позднего возникновения отчасти становится понятным, почему столь многие их идеи были выдвинуты в оппозицию другим. Фашизм являлся антилиберальным, антидемократическим, антикоммунистическим, а также во многих отношениях антиконсервативным. Фашисты пропагандировали новое, национальное, органическое, авторитарное государство, возрождение или «очищение» нации — и в значительной степени корпоративистстские экономические решения, частично заимствованные у социализма.

Фашизм развивал политический стиль, основанный на символизме, массовых митингах и харизматическом лидерстве, а военизированные отряды партии являли собой образец молодости и мужества. Обычно фашизм считается отклонением в европейской идеологии — подобное отношение отталкивается от неизбежности прогресса в рациональном строительстве более лучшего мира посредством либеральной демократии или марксизма. Однако на самом деле фашизм имел глубокие корни в европейской традиции и включал в себя элементы, лежащие в русле основного направления европейских идей. От революционной Франции он взял идею о массовой мобилизации, а из истории XIX века — национализм.

Эти идеи сочетались с социальным дарвинизмом, подчеркивающим необходимость борьбы за «выживание сильнейших», евгеникой, предлагающей создавать улучшенных людей, растущей пропагандой военных ценностей, верой в то, что война является положительной силой, а также революционным социализмом — фашистские лидеры Муссолини, Дит и Мосли происходили из левых политиков — и антисемитизмом.

Освальд Мосли и Марсель Дит — лидеры малочисленных английских и французских фашистских организаций. (Прим. ред.)

Фашисты привлекали в том числе и тех, кто чувствовал себя обойденным и бессильным перед лицом безликих экономических сил, все более доминирующих в индустриализованных обществах.

На деле же фашизм имел ограниченное влияние. Установившиеся либерально-демократические режимы в Западной Европе не развалились, и там, где успеха добились авторитарные и военные правительства, фашисты преуспеть не смогли. Они пришли к власти лишь в двух странах — в Италии и Германии — где парламентские системы испытывали сильные проблемы. В Италии в 1918 году полный переход к либеральной демократии все еще не завершился, и многие были недовольны тем, что не удалось извлечь большую выгоду от решения присоединиться к союзникам в 1915 году. Веймарской республике в Германии недоставало прочной базы в обществе, а горечь от поражения в войне и революция в 1918 году привели к очень нестабильной политической ситуации. Однако даже в этих двух странах фашисты пришли к власти не вследствие гражданской войны или государственного переворота — институтам государства хватило сил для сопротивления. Также им не удавалось захватить власть посредством выборов — 38 % голосов, полученных нацистами в 1932 году стало их верхним пределом на подлинно демократических выборах. Чтобы прийти к власти следовало вступить в коалицию с другими консервативными группами, а затем выбрать наиболее подходящий момент для захвата власти.

Фашизм впервые появился в Италии в 1919 году — хотя на этой стадии он мало походил на то явление, которое позднее стало считаться типичным для подобной доктрины. Фашистская система была разработана Бенито Муссолини, который до войны являлся лидером радикальной социалистической партии. Неспособность рабочего класса к солидарности в 1914 году убедила его в том, что национализм представляет собой более мощную силу. Свои идеи он черпал из множества источников. От анархо-синдикалистов он позаимствовал тактику «прямого действия», использование насилия и мобилизации масс. От «футуристов» взял их веру в положительный эффект насилия и идеализацию всего нового. От националистов, таких как Д’Аннунцио и Де Амбрис, он взял их корпоративизм и символы нового движения — легионеров и фасции (напоминающие о Древнем Риме), использование черных рубашек и так называемого «римского приветствия», которое было изобретено для кинофильма в 1914 году.

Имеется в виду фильм «Спартак» — хотя некоторые источники утверждают, что подобное приветствие использовалось и в фильме «Бен-Гур» 1907 года. (Прим. перев.)

Программа этой партии в 1919 году являлась радикальной и социалистической, но один за другим эти элементы были утрачены.

Фашисты получили лишь 15 % голосов на выборах 1921 года, но Муссолини в конечном счете пришел к власти в октябре 1922 года путем создания коалиционного правительства, назначенного королем. Позднее фашистская мифология, задачей которой было увязать реальность с лозунгами «действия», всячески раздувала так называемый «Поход на Рим». Фактически никакого похода не было, и Муссолини приехал из Милана поездом.

Положение Муссолини было неустойчивым, и лишь постепенно к концу двадцатых годов XX века была построена авторитарная диктатура посредством подтасовки выборов, краха социалистических и католических профсоюзов, возросшего движения в сторону корпоративизма и трансформации фашистской партии в более широкую государственную структуру. На практике же, несмотря на масштабную риторику о новой системе (получившей название тоталитарной), некоторым элементам плюрализма все-таки удалось сохраниться. Король Виктор Эммануил III был по-прежнему главой государства (именно он, в конечном счете, отправил Муссолини в отставку в 1943 году), промышленность и вооруженные силы оставались по большей части автономными, а поддержание порядка являлось функцией государства, а не партии. Фашистское правительство не было особенно деспотическим и по непопулярности не превосходило большинство правительств. В общем и целом, власть в Италии являлась консервативной, националистической, авторитарной и находилось в состоянии почти полной пассивности. Однако несмотря на это Италия в некоторых кругах изображалась и рассматривалась как динамичное государство с философским подходом к будущему и считалась образцом для подражания для других честолюбивых диктаторов.

Нацистское движение в Германии, несмотря на сходство в стиле и форме, сильно отличалось от итальянского фашизма. Нацизм опирался на расизм, а в его «философии» центральную роль играл антисемитизм, который отсутствовал в классическом фашизме (в 1938 году в итальянской партии состояло 10 000 евреев).

В отличие от Муссолини, Адольф Гитлер не имел никакого политического прошлого, когда в начале 1919 года армия направила его осведомителем для наблюдения за незначительной партией правого крыла, созданной в Мюнхене. В конечном счете он сделал в этой партии карьеру, став видным экстремистским политиком и лидером новой Национал-социалистической германской рабочей партии (NSDAP). Ее программа сильно напоминала программу ранней фашистской партии в Италии с ее комбинацией социализма и национализма. Однако она не пользовалась большой поддержкой — несмотря на послевоенный хаос, страх перед революцией со стороны левого крыла, французскую оккупацию Рура и беспрецедентную гиперинфляцию. Другие организации правого крыла обладали значительно большей поддержкой среди старой элиты, военных и националистических организаций. Попытка воссоздать «Поход на Рим» путем «Пивного путча» в Мюнхене в ноябре 1923 года за считанные часы окончилась унизительным провалом. Гитлер был отправлен в тюрьму. Здесь он изложил свое мировоззрение в работе под названием «Mein Kampf» (то есть «Моя борьба») — в ней пропагандировался расовый национализм, основанный на грубом взгляде на мир с позиции социального дарвинизма, и мещанский антисемитизм, в среде которого Гитлер существовал во время своего пребывания в Вене до 1914 года. Хотя Гитлер был лидером этого движения, его идеология была беспорядочной, и оно, находясь на периферии политики, не играло важной роли — на выборах 1928 года нацисты получили менее 3 % голосов.

Планы нацистской партии изменились вследствие экономического кризиса после 1929 года и неуклонного краха политической системы Веймарской республики. Нацисты особо подчеркивали важность активных действий и национального возрождения. Это выглядело привлекательным в ситуации, когда демократическая система не смогла как следует укрепиться, а большинство немцев так и не примирились с условиями Версальского мира, особенно с утверждением германской «виновности» в войне. Многие желали для Германии политического и военного статуса, соответствующего ее экономической мощи.

Поддержка нацистов стала быстро расти, когда кризис начал кусаться. В 1930 году они получили чуть менее 20 % голосов. В июле 1932 году нацисты набрали почти 40 %, хотя на выборах в ноябре того же года количество голосов снизилось до 33 %. Однако они оставались исключенными из аппарата власти, им не доверяли политики-националисты и высшие армейские офицеры. Ключом к успеху нацистов являлась не поддержка электората, а маневры в пределах военной и политической элиты в условиях, когда действие конституции было приостановлено, а правительство правило на основе чрезвычайных полномочий.

Именно в тот момент, когда нацисты зимой 1932/33 года переживали не лучшие времена, эти группы решили, что Гитлера, ставшего лидером крупнейшей в Германии политической силы, нужно ввести в состав правительства. 30 января 1933 года Гитлер стал канцлером в коалиции, которая, в подавляющем большинстве, состояла из старых консервативных сил — они считали, что смогут контролировать Гитлера и что нацисты станут не более чем популярным элементом в правительстве.

Гитлер сумел получить почти полную власть в течение трех месяцев. Он убедил своих партнеров по коалиции назначить выборы — а поджог рейхстага коммунистом-одиночкой послужил поводом для ужесточения мер безопасности. Даже при таких условиях и несмотря на пропаганду возрождения Германии, нацисты набрали чуть менее 44 % голосов — и получили меньше мест, чем социал-демократы в 1919 году. Они смогли получить большинство лишь благодаря тому, что националистическая Германская национальная народная партия поддержала законопроект о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий — но его поддержали и все остальные политические группы (за исключением социал-демократов), включая католический центр.

К июлю все политические партии, кроме нацистов, были запрещены или же самораспустились. Теперь нацисты доминировали в правительстве, но продолжали править совместно с существовавшими до них институтами, особенно армией, которую успокоило объявленное Гитлером перевооружение и ликвидация руководства военизированных отрядов партии (СА) в июне 1934 года. Два месяца спустя Гитлер совместил пост канцлера и президента, став фюрером, то есть вождем германской нации.




"... Слово «фашист» сегодня является, безусловно, ругательным, и ругают им кого ни попадя. Ничего удивительного в этом нет: ругательства любят становиться универсальными, это вообще такие специальные слова, которые стремятся обозначать все на свете, и совершенно все равно, что они определяли изначально. Разнося это определение по кочкам, мы потихоньку начинаем забывать его смысл, и так не очень-то явный, строго говоря. И потому становимся беззащитнее, ведь, забыв о сути явления, мы можем не заметить даже самых отчётливых его признаков, разгуливающих у нас под носом. Так что иногда не вредно освежить в памяти основные положения этой идеологии. Просто чтобы помнить и понимать.

В 1950 году ученые Т. Адорно, Н. Санфорд, Э. Френ­кель-Брунсвик и Д. Левинсон провели серию исследований, призванных установить портрет личности, склонной к авторитарному синдрому.

Мы до сих пор не знаем, почему такое большое количество людей склонно к этому синдрому - по мнению исследователей, каждый третий человек открыто к нему расположен (если же люди жили и, главное, воспитывались в авторитарной среде, то «авторитарщиков» в обществе - 60–70%). Для этого синдрома характерно небрежное отношение к правам личности, низкая критичность к общепринятым стереотипам, высокая лояльность к существующей власти, уверенность, что общество имеет право жёстко контролировать человеческую жизнь, страх перед другими народами и странами, примитивный патриотизм («мы самые лучшие, и это не обсуждается») и сознание собственного превосходства над немалой частью человечества.

Страх перед свободой других пугает авторитарщика больше, чем его собственная несвобода. Часть исследователей полагает: этот синдром важен для того, чтобы люди, существа социальные, могли слаженно функционировать. Однако, даже в самом авторитарном обществе каждый третий ребёнок рождается с установкой «не быть как все», и это гарантия того, что такое общество всё же будет способно к развитию. Часть же ученых копает ещё глубже и считает, что причина всего происходящего в том, что человек вообще склонен мыслить стереотипами.

Наш мозг можно представить себе в виде игрушечной железной дороги, по которой ездят длиннющие поезда с вагончиками, наполненными чужими мыслями. Лишь ничтожная часть этого груза является плодом наших собственных умственных усилий. И это прекрасно: чего бы мы добились, если бы каждый вынужден был самостоятельно, с нуля, познавать законы, по которым живёт окружающий мир? Мы охотно передоверяем другим думать за нас, а сами получаем уже готовые таблицы Менделеева, законы Ньютона и советы пить от живота крахмал с йодом. Конечно, важно, чтобы сведения эти доставляло нам внушающее доверия лицо, но мы равно готовы тащить с первых попавшихся помоек совершенно случайные тезисы и верить им беспрекословно при двух условиях: а) мы не слышали другого мнения на эту тему; б) мы сами об этом вообще никогда всерьёз не задумывались.

В Кёльнском университете лет десять назад поставили любопытный эксперимент: группа студентов в течение нескольких недель в разговорах с однокашниками упоминала несуществующего писателя Марбельдина, замечая, что все, что тот пишет, - чистый сюр и вообще дикая бредятина. После этого было проведено общее тестирование студентов, и один из вопросов звучал так: «Назовите современных писателей, произведения которых вы читали, и вкратце укажите своё отношение к их творчеству». Естественно, Марбельдин оказался весьма читаемым автором. Правда, большинство опрошенных невысоко оценили качество его «сюрных, слабых книг».

Если так отменно выступили студенты, народ более-менее размышляющий, то нетрудно догадаться, какие бездны доверчивости раскрываются, если речь идет о простом человеке, который вообще не склонен ломать голову по пустякам, так как у него куры не доены, фиги не стрижены, ребёнок болеет и ипотека не выплачена. Поэтому так легко приходила в общество религия как удобная система готовых стереотипов для всех желающих, если находился подходящий пророк, готовый убедительно и просто говорить о вещах сложных и неоднозначных. Тут нужно было только поверить, что этот посланец облечен доверием высших сил, после чего поверить в дюжину невозможностей до завтрака было уже плёвым делом.

Но очень долго такие системы стереотипов, распространявшиеся почти на всё общество, не могли полностью раскрыть свой потенциал. Мешали низкая скорость и сомнительная чистота передаваемой информации. Да, королевские указы зачитывались вслух на площадях, да, обученные проповедники расходились по приходам унифицировать мозги своей паствы, но любые поправки в эти стереотипы вносились в умы очень медленно, а учителя и проповедники ещё и искажали их своими собственными взглядами и рассуждениями. Так что создать общество, вибрирующее в унисон; общество, мгновенно реагирующее на сигналы с верхушки; общество, которое было бы по-настоящему монолитным, - нет, до 1895 года об этом нельзя было и подумать. А после 1895-го стало можно.

Господа Маркони и Попов никогда не упоминаются в числе виновников возникновения фашизма, а зря. Именно радио стало тем страшным ящиком Пандоры, из которого на головы несчастных жителей XX века вырвались все положенные им беды. Газеты, кино и в дальнейшем телевидение тоже нельзя сбрасывать со счетов, но именно радиоточки, вещавшие со всех углов единообразные тексты, привели к тому, что карта мира прошлого века превратилась в хоровод тоталитарных государств и мы до сих пор ещё расхлёбываем результаты этого события. Италия и Германия, Хорватия и Португалия, Бразилия и Япония, Испания и Венг­рия, равно как и многие другие страны, стали носителями этой идеологии, хотя часто слово «фашизм» никак не звучало в их официальных программах.

Радио, которое за секунды доносит до любого гражданина распоряжения вождя и которое так легко целиком контролировать власти - это ещё полбеды. Хуже всего, что через радио власти смогли напрямую общаться с теми, до кого не добиралось ранее печатное слово, с теми, кто не брал в руки ни книг, ни газет, кто вообще не обладал самостоятельным мнением по большинству вопросов. Впервые власть заговорила с быдлом, с низами общества - самой многочисленной и самой доверчивой его частью. Заговорила простым и понятным языком.

И все-таки почему фашизм стал такой страшной угрозой именно в XX веке и почему так много стран выбрало себе эту идеологию? Кто мог ждать такого от итальянцев с их древними традициями демократии, от германцев с их традиционным преклонением перед разумом? Почему усташи, восставшие хорваты, создали государство, в котором проводились соревнования «сербосеков» – так называли крепящийся к перчатке нож, с помощью которого удобно было перерезать горло людям (чемпионом стал умелец, за восемь часов вскрывший полторы тысячи сербских глоток; правда, ему помогала бригада, подтаскивавшая жертв и отволакивавшая трупы). Почему век торжества науки оказался и веком торжества концлагерей?

Беда в том, что фашизм ниоткуда не «брался»: он был, увы, совершенно естественным устройством сознания среднего человека той эпохи. Национализм, скажем, был распространен повсюду. Когда-то именно национальное самосознание позволило развиться и возникнуть государствам Европы, и никто не видел в этом особой опасности. Сегрегация была общим местом даже в самых демократических обществах: в 30-х годах даже богатый и образованный человек с примесью «цветной» крови не смел переступить порог оте­ля для белых ни в Малайзии, ни в Индии, ни в Южной Африке, ни во многих штатах США. Пат­риотизм считался безусловной доблестью, равно как и готовность живот положить за царя и отечество. Войну не полагали таким уж страшным злом, она воспринималась как нечто естественное и часто полезное.

Если порыться в классике, мы найдем у самых просвещенных умов человечества весь комплекс фашистских представлений за многие сотни лет до того, как Бенито Муссолини привел к власти партию с таким названием. Пожалуй, застрахованы от этой напасти (и то не конца), были лишь США, в которых отцы-основатели достаточно потрудились для того, чтобы их потомки не слишком экспериментировали с государственным устройством. Но именно в XX веке наука вложила человечеству в руки инструменты, с помощью которых стали возможны и создание таких режимов, и все вытекающие оттуда кровавые последствия. Это прежде всего быстрые СМИ, средства связи и военная техника. Никогда ещё государство не становилось таким могущественным, и никогда ещё оно не было столь опасным для своих и чужих граждан.

Неэффективность фашизма оказалась доказана просто и быстро: он проиграл войну. Агрессивное, но не гибкое; умеющее быстро мобилизоваться, но неспособное к полноценному техническому прогрессу; вызывающее ненависть у захваченных народов, но не умеющее жить в состоянии мира – фашистское общество показало свою несостоятельность. Экономика не любит такого масштабного администрирования, наука задыхается без питательного бульона свободы и не­ограниченной информации, а человеческое сознание начинает буксовать от постоянной лжи вокруг.

Тем не менее человечество не было бы человечеством, если б не его привычка совершать многократные круговые пробежки по граблям. До сих пор остались общества, бесспорно, фашистские – например, Северная Корея являет миру этот нежнейшей прелести чистейший образец. Мусульманский мир, проспавший в XX веке всё, что только можно было проспать, начинает заигрывать с этой идеологией, подменяя в ней, правда, национальную исключительность на религиозную. А кое-где раздаются отдельные голоса, клевещущие, что и на территории современной России можно наблюдать некоторые из десяти клинических признаков фашизма, что, дескать, неудивительно, если учесть, как долго её граждане жили при авторитарном режиме и славили великих вождей. Но мы думаем, вряд ли. Интернет не позволит. Времена, когда власть могла следить за тем, чтобы в мозги насаждались исключительно правильные стерео­типы, прошли, сегодня любой блогер и «вконтакт­ник» разводит собственные стереотипы в промышленных количествах. Кривые, косые, блохастые, откровенно глупые - но свои.

Но окончательно свободно вздохнуть можно будет, конечно, лишь когда количество персональных компьютеров в России превысит количество телевизоров. Тогда на том, что у нашего общества хоть когда-нибудь будет единое мнение хоть о чем-нибудь, можно будет поставить радостный жирный крест.

Сегодня мировой наукой выделено десять признаков, совокупность которых непременно является фашизмом, хотя то или иное фашистское государство может и не иметь некоторые из них.

Антилиберализм, распространяющийся на все сферы жизни - от частной до интеллектуальной и коммерческой. Запрещено (или вызывает подозрение) всё, что не разрешено. Инакомыслие приравнивается к преступлению.

Традиционализм. По крайней мере, декларируемый. Новшества в науке, в быту, в политике, в культуре автоматически объявляются злом, а если возникает необходимость допустить их в обиход, им подыскивают подходящих предков в истории, которая по такому поводу кроится и перешивается, как латаное пальтишко.

Национализм. Самая многочисленная нация объявляется высшей (таких наций может быть и несколько), остальные делятся на две категории: «подчинённые» и «опасные». О подчинённых можно даже заботиться как о неразумных детях, над ними можно посмеиваться, но в целом к ним стоит относиться снисходительно. Они оцениваются представителями «высшей» нации как глуповатые, безответственные, наивные и добродушные существа, нуждающиеся в управлении. Нации «опасные», напротив, используются как пугало, при этом больше ненависти и страха вызывают не «враги по периметру», а «внутренние резиденты», которым приписываются такие качества, как жадность, преступность, хитрость, жестокость и подлость.

Антикоммунизм. Большинство историков склонны полагать, правда, что это историческая, а не причинно-следственная взаимосвязь и если бы конкурирующей с фашизмом тоталитарной идеологией была другая, то место антикоммунизма заняла бы она. Ведь к социализму – ближайшей к коммунизму и принятой многими фашистскими режимами системе - никаких претензий не было, а в качестве «коммунистов» фашисты преследовали людей самых разных взглядов - например католиков и нудистов.

Этатизм. Термин произошел от французского «еtat» - «государство» и признает абсолютное первенство интересов государства над любыми правами человека.

Корпоративизм. Разделение общества на социальные группы с разными правами и обязанностями, при этом не всегда прописанными официально. Что позволено партийному чиновнику, не позволено работяге у станка, и наоборот. Общество фактически делится на привилегированную элиту и остальных, при этом все распихиваются по ячейкам, организациям, сообществам и союзам, которые контролируют жизнь своих членов.

Популизм. Официально власть, конечно, служит во имя народа, денно и нощно печётся о благе народа и является его, народа, голосом.

Милитаризм. Для консолидации общества нужны враги. Для подъёма национального самосознания нужны войны или хотя бы подготовка к этим войнам. Массовые обязательные призывы на военную службу, гонка вооружений, военно-пат­риотическое воспитание молодёжи и собственно боевые действия, пусть и неглобальные, - характерные признаки фашизма.

Вождизм. Само слово «фашизм» происходит от латинского слова «fascio» - «связка». Все люди, в едином порыве сжавшись в единый кулак, управляются единой идеей, рожденной в голове единственного и неповторимого вождя. Все остальные могут ошибаться, вождь – никогда. Почему люди с авторитарным синдромом так легко впадают в любовный экстаз по отношению к типам, сумевшим оседлать вертикаль власти и показать оттуда всем большие зубы, - это вопрос к психоаналитикам. Мы же отметим, что лишь в исключительных случаях фашистские идеологии не приводили к созданию такого единого земного воплощения Бога-Отца.

Примитивизм. Идеология, рассчитанная на самые примитивные умы. Никаких сложных доктрин, неоднозначных определений, никаких «видите ли, эту проблему нужно рассматривать с разных сторон». Сомнение и желание во всём разобраться самостоятельно - худшее чувство, которое может быть при скармливании очередного стереотипа массам..."